Не выпуская головы из рук, он напряженно размышлял над кажущимся беспорядком фигур.
Степан Ильич очень быстро сделал ответный ход и, поднимаясь, вновь обратился к Наталье Сергеевне:
— Ну, кажется, я освободился!
Барашков с досадой ударил себя по коленям:
— Опять прозевал! Ну надо же! Вот ведь…
Глядя сверху, Степан Ильич великодушно предложил:
— Ладно, Василий, переходи. Не убивайся.
— Нет, нет, — строптиво возразил Барашков. — Ущипнул — женись.
Его простонародные грубоватые присловья и манеры частенько коробили Наталью Сергеевну (сморкался он, например, приставив палец к носу, после чего вынимал чистый носовой платок). В этих случаях Степан Ильич терпеливой улыбкой просил у Натальи Сергеевны великодушного снисхождения.
Негромко чертыхнувшись, Василий Павлович принялся хлопать себя по карманам, достал коробку папирос, спички и закурил, все так же не отрывая глаз от доски.
— Да ну же, ну! — поторапливал его Степан Ильич. — Чего тут думать-то?
— Наталья Сергеевна, голубушка, — услышал вдруг он ласковый распев профессорского голоса, — и охота вам травить себя табачищем? Такой вечер! Идемте на тот борт, пока они тут сражаются. Чудесный вид!
Для Барашкова появление профессора осталось незамеченным. В напряженном размышлении он весь окутался дымом.
— Фу! — проговорила Наталья Сергеевна, разгоняя дым перед своим лицом, а поднялась, оставив Степана Ильича доигрывать.
— Василий… ну, какого черта? Тебе же мат в два хода.
— Как это мат? — уперся Барашков. — Быстрый какой! Ты постой.
— Да вот же, вот! — Степан Ильич показал один вариант, затем еще один, — спасения не было.
— Ага!.. Нет, нет, надо подумать.
— Ну, думай, черт с тобой! Потом скажешь, — окончательно рассердился Степан Ильич и оставил его одного за шахматной доской.
Отражаясь в темных окнах кают первого класса, он быстрым шагом прошел вдоль правого борта и заглянул в небольшой закуток под настилом верхней палубы, где стоял широкий фанерный стол для пинг-понга. Этот угол теплохода был сейчас заброшен, безлюден, лишь одна-единственная фигура, зачарованно глядя вдаль, переживала медленное умирание светлых речных сумерек. Тлел огонек папиросы, долетал дым крепкого табака. Степан Ильич узнал «мадаму» — так окрестил эту отчаянно молодящуюся пассажирку Василий Павлович Барашков. Накрашенная, с резкими манерами, «мадама» была невыносима еще и тем, что беспрерывно курила. Несколько раз она пыталась прибиться к их компании, но от нее обычно избавлялись. От общества стариков, любителей «забить козла», она отстранилась сама, побывав с ними всего однажды. Сегодня утром, когда пристали к берегу и на пристани в длинный ряд выстроились экскурсионные автобусы, Барашков поторопил Степана Ильича: «Собирайся ты скорей, Степан. Опять эта «мадама» увяжется!» Избавляться от нее как раз тем и удавалось, что она много времени тратила на косметику и не успевала занять место в первых автобусах.
