— Со мной шесть.
— Владимир Ильич сегодня получил телеграмму еще от пяти женевцев. Они наконец решили ехать с нами и просят подождать два дня.
— Выходит, зря торопились… я даже чемодан не захватил.
— Вы правильно сделали, — сказала Надежда Константиновна. — Владимир Ильич говорит, что сейчас многие облагоразумятся и захотят поехать с нами, но ждать уже невозможно, вагон получен.
— Значит, мы никого не ждем?
— Конечно, нет. Сегодня же уезжаем.
Вскоре появился и Владимир Ильич. Крепко пожав руку Михе Цхакая и его молодому другу — Давиду Сулашвили, он стал допытываться, что же случилось с другими товарищами, жившими в Женеве. Миха отвечал однообразно:
— Не посмели, Владимир Ильич, не посмели!
— Ну и пусть остаются, сами виноваты. Садитесь в вагон, поехали.
В Цюрихе пришлось ждать, когда специальный вагон прицепят к поезду, идущему к швейцарско-германской границе.
Посмотреть на отъезжающих пришло немало эмигрантов. Здесь были и друзья, и любопытные, и злопыхатели. Одни из них стучали палками по стенке вагона и злобно обзывали:
— Изменники! Как вам не стыдно! Какой дорогой едете? Из-за вас теперь через Англию не пропустят!
Другие подходили к окнам и запугивали:
— В России вас растерзают… до тюрьмы не доведут, на вокзале самосуд устроят.
Более солидные господа стояли в стороне. Они как бы с высоты своего благоразумия взирали на суету отъезжающих. Их котелки, благообразные бороды, сверкающие пенсне и темные костюмы с белоснежными манишками выражали не укор, а скорей печаль и презрение.
Прежние друзья по борьбе и ссылкам, как бы тревожась, отзывали большевиков в сторонку и нашептывали:
— Скажите своему Ленину: он же увлекся, забыл об опасности. Вы практичней его, отговорите, не поздно еще. Безумие — проезжать через Германию. Вас в Берлине схватят, не говоря уже о России.
Запугивание подействовало лишь на некоторых женщин. Прощаясь с друзьями, они плакали так, словно отправлялись на гибель.
В три часа десять минут под выкрики и свист, провожающих поезд медленно отошел от перрона и покатил к Германии.
Вагон, в котором ехали эмигранты, относился к категории «микст», то есть был смешанным, состоящим из купе второго и третьего класса. Он, видимо, давно не ремонтировался, скрипел и раскачивался, обивка полумягких сидений в купе второго класса была засаленной, во многих местах потерлась. В загрязненных щелях водились клопы. Но делать было нечего, приходилось со всем этим мириться. Хорошо, что хоть такой «микст» дали.
