Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине | страница 50
— Всем оставаться на местах! Приступайте, господин Жарич…
Это произнес Маркелов, полицейский надзиратель Людиповского завода — громила с выпученными щеками и большим животом, перетянутым ремнями портупеи.
Жарич — жандарм со щеточкой усиков под топким, острым носом — подошел к чулану и рванул дверцу на
Откуда ни возьмись с распущенными волосами, в рубашонке, путающейся в ногах, в чулан с воплем бросилась Нюрочка.
— Не трогайте Машу! — закричала она. — Отдайте мою куклу!
Помазенков, широко расставив руки, точно заводил невод, топоча сапожищами, бросился наперерез четырехлетней Нюрочке, а Шарич, схватив за черную длинную косу куклу, брезгливо бросил ее на пол.
— Постеснялись бы, господин жандарм, ребенок ведь… — Игнат задохнулся от злобы и прижал к себе вздрагивающую от плача девочку.
Сапоги Жарича визгливо проскрипели, и он, нырнув снова в каморку, вынес оттуда связку брошюр. Один из полицейских услужливо протянул складной перочинный нож, из-под разрезанной бечевки на стол одна за другой веером высыпались тоненькие книжонки.
— Ну-с, а это как прикажете понимать — тоже игрушки? — сапоги жандарма остановились рядом с Игнатом. — Сочинения господина Ленина, программки вашей РСДРП и прочая. Будем взывать к гуманности, напоминать, что прилично, а что неприлично делать при детях, или, не теряя времени, начнем составлять протокол?.. — Жарич обернулся на звук раскрытой двери: — Что там еще?
Рослый полицейский вносил со двора по тяжеленному в каждой руке тюку.
— В поленнице нашли. Пхнул штыком, а в середке, за дровишками, это самое. Не бонба ль, вашбродь? — вытянулся перед тучным Маркеловым.
Жарич сделал осторожный надрез на мешковине и с ухмылочкой обернулся к Маркелову:
— Прикажите сразу в сани. Тут, чтобы занести в протокол каждый экземпляр, дня не хватит. — И, окинув глазом тюки, принесенные со двора, и еще два, выволоченные из кладовки, резюмировал: — Занесем пока в протокол: «Нелегальной литературы общей сложностью около трех пудов». Не так ли, господин социалист?
Вначале, когда Жарич вынес из чулана первую связку, Игната охватила дрожь, и он, чтобы не выдать себя, не сделать какое-либо непоправимое движение в сторону полицейских, чтобы помешать им дальше вести обыск, склонился к Нюрочке, прижимая ее крепче к себе, и закусил до крови губу.
Это был не страх за себя и свою судьбу, а скорее злость на себя же за то, что позволил так глупо, так непростительно оплошно себя провести. Знал, когда начинал, на что шел, готовился к самому страшному — погибнуть, умереть на баррикадах. А тут — как мальчишку!..