Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине | страница 51
Нет, наверное, лучше так, как Василий, — с оружием в руках против всей этой сволочи: кровососов, эксплуататоров, охранителей престола!
Но враз взял себя в руки, когда к нему обратился Помазенков:
— А тут что тяжелое, в холстине? Кастеты, револьверы? — И с наслаждением, с издевкой, подчеркнуто: — От братца осталось или сами надумали — той же дорожкой? Кха-кха…
Не раз — то ночами, то среди дня — вдруг к нему приходило: а ведь случится, обязательно будет первый арест! Как его встретить, как подготовиться к нему? Из книжек, из многих рассказов вставали перед ним герои, твердо устремившиеся навстречу страданиям, навстречу своей нелегкой, но славной судьбе. Одни перед лицом палачей гордо принимали смерть, в последнюю минуту выкрикнув слова веры и правды. Другие шли на муки молча. Он почему-то хотел встретить свою судьбу с улыбкой на губах. Как Овод? Может быть, как любимый герой и человек исключительной силы духа.
Сейчас он вспомнил об этой, своей тайной, известной ему одному, клятве и вдруг понял: а ведь действительно человек может ничего не испугаться, если чувствует, что оп прав и за ним, а не за теми, кто его берет под стражу, сила! И он, взглянув на холщовый меток в руках Помазевкова, улыбнулся:
— Да, это оружие. Только бьет дальше и метче, чем винтовки и револьверы.
Кажется, такие слова сказал он как-то отцу на паровозе, когда они вместе с Груней провозили типографский шрифт. Вот этот самый, что сейчас пересыпает меж пальцев старший городовой, запустив короткопалую руку в горловину мешка.
— Занесите в протокол, — кивает следователю Жарич, — шрифт типографский, гарнитура… Впрочем, гарнитуру определим позже. Укажем лишь: весом около восьми фунтов. Мы точны, господин социал-демократ? Однако вы не бакалейщик, понимаю: что до фунтов и пудов! Вы — идейный борец. Вам бы только призывы сочинять, чтобы затем тискать их при помощи типографских литер. Эти вот слова вы называете дальнобойным оружием? «Страшитесь, пролетариат объединяется. Дрожите, пролетариат готовится к борьбе… Ужасайтесь, пролетариат считает свои ряды!» Почерк, как успел усвоить, ваш, не откажетесь…
Опять раздается противный скрип жандармских сапог. И — голос, масленый, как аккуратный пробор на голове:
— Сочувствую вам: затратить столько трудов, чтобы переправить из Москвы уйму нелегальных изданий, и — так нелепо все потерять! Неопытность, конечно, неумелость… А вот это — совсем непростительное мальчишество: ведомости сбора членских партийных взносов, которые плохо запрятали. Фамилии, имена. Бери, как говорится, голеньких. Мы всех этих ваших соратников знаем и без того. Но тут у вас — честь по чести, все документировано. И письма от некоего Николая. Опять же улика. Николай Кубяк — личность нам известная, делегат вашего Пятого съезда РСДРП в Лондоне. Следили за ним, до времени в Бежице не брали, собирали материалец. Вы же этими письмами кое-что нам добавили…