Вскочил Кизимов:
— Каждый, расходясь, возьмет пачку-другую — и вся недолга!
— Не пачки — целые тюки во дворе в поленницах дров, в доме, в подполе… — огорошил Игнат. Не ожидал он, что так нелепо сорвутся и важные заседания, и разъезд по домам с драгоценной поклажей. Знать бы, в Огорь к учителям временно бы перевезти. Есть ведь на примете надежные мужики — пара саней, и все в безопасности. Обсуждал он уже с Груней такую возможность.
Груня будто прочла его мысли, сорвала со стены шаль:
— Меня наши огорьские в Людиново подвезли. Я — мигом, на постоялом дворе они. Вдруг согласятся помочь?
Сказала быстро, едва совладав с дыханием от сильного волнения: как бомба, эта нелегальщина… Но недаром с детства она не девчонка, а ветер, в свою, полетаевскую породу. Это ведь они по паспорту Смирновы, а по-уличному — Полетайки, Полетаевы… Деду, кажется, первому такую кличку прилепили: «Полетай-ка, дядя, полетай-ка…» За то, что идет по улице стремительно, полы пальто нараспашку, вот-вот оторвется от земли и взлетит. А Жиздра — город языкастый, с подковырочкой, да так, что б меткое словцо — на всю жизнь…
— Ну, как, согласны? — обвела большими глазами каждого.
Засмеялись: ну и скорохват!
Павлов предложил: могут завтра Кубяк с Пайковым подъехать, тогда часть поклажи отправить к ним в Бежицу.
Так что всего один день потерпеть, ждали больше.
С тем и разбежались — до завтра.
Но этого дня у них и не оказалось: завтра наступило таким, на которое не рассчитывали.
В пять часов утра, когда на дворе темень, хоть глаз коли, сени фокинского дома заходили ходуном от грохота кулаками в дверь. Или показалось спросонок, что дубасят изо всех сил?
— Кого нелегкая несет? — спросил из сеней отец. Выкрикнул громко, чтобы Игнат поднялся, а сам уже догадался, что за гости. И когда услышал в ответ голос старшего городового Помазенкова: «Отворяй, Васильич!», произнес через дверь, будто еще ни о чем не догадываясь: — С рождеством тебя, Савельич! Только не рано ли чарку пропустить? Хотя ко мне, сам знаешь, — в любое время… Сейчас только Антонину свою подниму, чтобы на стол быстрее спроворила…
— Ты что дурака валяешь? — голос Помазенкова за дверью перешел на визг. — А ну, ребята, прикладами…
— Лохматый, кажись, за тобой… Антонина, — обернулся к жене, закусившей зубами кончики головного платка, в глазах — остекленелый, бездонный ужас. — Не смей реветь перед ними! Слышь?..
С клубами морозного воздуха в кухню и горницу ворвались резкие, кислые запахи солдатских шинелей, наваксенных сапог, табака-самосада и вчерашнего сивушного перегара. Сразу стало тесно, жутко, словно не к тебе вломились в квартиру, а самого впихнули в чью-то конуру, где не знаешь, как повернуться. А поворачиваться, передвигаться, вообще что-либо делать строжайше запрещено.
