Эшлиман, скорбно усмехнулся, поскольку и в качестве художника остался неизвестным, как павший солдат, и немедленно стал музыкантом, поскольку больше становиться было не кем.
Музыкальное становление неузнанного живописца Эшлимана, началось с овладения древним народным инструментом балалайкой. Только овладел — приходят такие, при галстуках, в депутаты приглашают, баллотируйся, дескать, Эшлиман, мы поддержим. А следом — пэры Англии Маклин и Борджерс, которые были русскими шпионами и поэтому тоже играли на балалайках.
— Давай, — говорят, — Эшлиман, трио заделаем!
— Со шпионами не играю! — гордо ответил патриот Эшлиман и выбросил балалайку.
Так Эшлиман стал органистом, поскольку, как выяснилось, ни один шпион на органе не умеет.
Но и орган оказался полон неожиданностей, поскольку располагался в крематории, дабы своими чарующими аккордами сопровождать уставших путников в мир иной. Эшлиман честно принмал предлагаемые неутешными родственниками стопари, дабы не обидеть, и вскоре отключился, оглушительно пав лицом на клавиши. Сотрудники Эшлимана, к подношениям привычные, пришли, напротив, в настроение азартное и решили спровадить недвижимого Эшлимана торным путём уставших от жизни, для чего уложили в пустовавший гроб и соответственно декорировали. Спущенный в пасть вечности, Эшлиман некстати очнулся, чего нельзя сказать о сотруднике Вергилиевиче, провожавшем катафалк в огнедышащую печь преисподней. Тот, при виде пьяного покойника, враз и навсегда утратил связь с реальным миром и отбыл тем путём, которым сопроводил столь многих, будучи передовиком и победителем соцсоревнования, награждённым медалью за 40-летний доблестный труд. Эшлимана, косвенного виновника происшествия, уволили и из органистов, но влечение его к могучему инструменту это не поколебало.
* * *
И попал, предположим, Эшлиман, возвращаясь искривленным путем из крематория, прямо за границу — простого, слегка поправившегося человека, куда только не занесёт. Первым делом, конечно, направился он в швейцарскую телефонную будку, а что их там, может, и отродясь не водилось, так Эшлиману это — тьфу. Определиться захотелось с происхождением, поскольку друг на аккуратном обрывке «Правды» начертал его иностранное написание, которое на «А». Быстро найдя похожее имя, Эшлиман зажал потенциального родственника пальцем и сделал пару глотков для храбрости из подорожного бутыльца, отчего палец возьми, да соскользни. Испугался Эшлиман, что родственника утратил, но присмотрелся к дрожащему пальцу — а тот снова в родственника упёрт. Да, и вокруг пальца — тоже родственники кучкуются. Заподозрил Эшлиман неладное, перевернул страницу — и там родственники, и дальше, и в пол толстенной книги — сплошь. И все на «А». Такой удар ошеломил Эшлимана, пришлось подорожный бутылец прикончить, чтобы вволю посмеяться над превратностью судьбы.
