Виктор провел дрожащей рукой по лицу. Стер со щеки теплые брызги.
— Безупречно сделано! — похвалил китайца Кайматцу. — Тренировались, вероятно?
— Так точно, господин капитан, на мешках с глиной.
— Превосходно. Следующий!
Сержант стал против доктора и так же громко прочел, что Казимеж Ценгло, врач, за помощь банде Среброголового и сношения с агентом иностранной державы приговорен к смерти путем отделения головы от туловища.
— Доманевский! Выполняйте.
Китаец услужливо протянул Виктору меч, как игрок после удачного выступления подает товарищу теннисную ракетку.
Виктор понял: значит, вот каким образом должен он «отречься от прошлого и самого себя, окончательно и бесповоротно»! Он задрожал и попятился.
— Понимаю, в первый раз и без тренировки, — сказал Кайматцу. — Но при вашей силе и ловкости… Ну?
— Не могу, господин капитан.
— Доманевский, неисполнение приказа карается смертью. Видите этот кол?
Он указал на пустой кол между доктором и трупом Средницкого. Место как будто для кого-то заранее приготовлено.
— Вижу.
— Так вот: либо вы казните приговоренного, либо самому вам сейчас отрубят голову.
Итак, ничего не остается. Конец. Кол.
Доктор Ценгло смотрел на него понимающе и сочувственно. Казалось, он догадывался, какую игру Виктор затеял — и проиграл.
— Руби, мальчик, — тихо сказал он по-польски. — Мне все равно пропадать. Руби — и спаси Тао.
— Что он говорит? — забеспокоился Кайматцу. Он по привычке искал глазами переводчика, но единственный переводчик с польского был уже обезглавлен. — Чего ему надо?
— Просит пощадить его, — сказал Виктор. — Это очень хороший человек. И когда-то он спас мне жизнь операцией. Не могу, господин капитан!
— Нет?
Виктор сознавал, что его ответ сейчас решит, жить ему или умереть. И доктор Ценгло был прав: его все равно не спасти. Если не он, Виктор, то кто-нибудь другой выполнит приговор… Но есть вещи, на которые согласиться невозможно, каковы бы ни были последствия. Невозможно — и все. Виктор знал, что у него рука не поднимется на этого несчастного, истерзанного старика, на друга. С чувством безнадежной покорности судьбе, в каком-то мертвом оцепенении, как человек, раздавленный непосильной тяжестью, он повторил:
— Нет, господин капитан. Ни за что.
— В таком случае пора кончать… На кол!
Солдат и китаец подскочили одновременно, потащили Виктора… Он не сопротивлялся. Он как-то сразу обмяк, был уже в полубесчувствии, на грани небытия, готовый уйти из этой опоганенной, опротивевшей ему жизни.
