Василенко досадливо поморщился, подергал плечом и достал новую папиросу:
— Да, пью, бывает. А оттого, что работа моя, «чистая», на дурака рассчитана. А я не дурак. И не могу им быть. Мельников — тот как раз может, он дерьмо — не архитектор, самое большее способен коровники в стиле «баракко» лепить. А мне все не дает голову поднять…
— Командир твой?
— Ага. Командир.
— А что, повыше его нету никого?
— А толку-то, что есть? Что я, жаловаться побегу? И на что? Мельников же, выходит, кругом прав…
— А если прав, то чего ты пыркаешься?
— Как бы тебе объяснить… — Василенко разволновался, присел на корточки и принялся, как всегда в минуты волнения, чертить какие-то знаки, в данном случае — на песке. — Мельников прав по-своему, если исходить только из минимума затрат… минимума риска, минимума новизны. А я в таких рамках плясать не могу. И никто не может, прошло то время. Так что я, выходит, тоже прав. А он… Вот по этому вашему спорткомплексу: на пятьдесят тысяч больше получилось, вышку я по-своему вывернул. Так мой фельдфебель: чуть с… этим самым не слопал. А сильное дело — пятьдесят тысяч!
Для Седого эти тысячи, не соизмеримые с крестьянским бюджетом, и в самом деле означали немного; а вот другое… Да, это был его человек, и не просто любопытство тянуло Седого… Выждав очень неприятную паузу, он тихо спросил:
— Так это ты спорткомплекс выдумал? Но Василенко не сразу понял, что может означать интонация Седого, и начал весело:
— Я. Вышку-то классно решить удалось! Если еще строители не подгадят будет на сто лет заметка!
И только тут понял, что слова повисают, что даже увеличивается ощущение проступка, и спросил: — Слышь, как тебя: я что, не то сморозил?
Несколько мгновений Седой смотрел на него молча, не двигаясь, смотрел, что называется, в самую душу. А потом так же молча исчез.
…И тут Наташа заплакала.
Только что Виктор с увлечением говорил, рассказывал, как он впервые в полном масштабе организует здесь непрерывный монтаж, и казалось, что дочь слушает и радуется, хотя, быть может, и не слишком понимает тонкости. И вдруг… Конечно, понял Виктор, что рассказывал больше для себя, а она не могла представить, как это здорово и что это значит, когда выстроена технологическая линия, и непрерывным потоком идут машины, и скользят по рельсам рукастые краны, и карабкаются все выше огни электросварки, и застывает тяжелый сизый бетон, превращаясь в ровные поверхности; но чтобы слезы…
Растерянно, едва ли не испуганно, как, наверное, большинство молодых отцов в подобных ситуациях, Виктор попытался заглянуть ей в глаза:
