Михал и не предполагал, что его слова возымеют действие, совершенно противоположное тому, какого он ожидал.
А Вилем прямо физически ощущал, как у него разрывается сердце. Он был сбит с толку и так задет за живое, что лишь выкрикнул:
— Катись ко всем чертям! — тут же поднялся и, ссутулившись, вышел, забыв даже заплатить за пиво.
С той поры в Поречье многое изменилось. В сорок пятом году, когда кончилась война, Вилем стал на селе признанным вожаком, застрельщиком всего нового, что начисто переворачивало жизнь Поречья. Полный энтузиазма, он стремился строить новое общество и боролся за него горячо, прямо-таки с лихорадочной страстностью, напоминающей религиозный экстаз. В его искренности и бескорыстии — в некотором смысле почти апостольском — не было никаких сомнений. Он объединил вокруг себя немало сторонников, среди которых были, конечно, временные, но были и верные, преданные до конца. О нем писали в районной и даже в областной газете.
Но в пучину революционной жизни Вилем ринулся столь решительно, с такой прямолинейностью и бескомпромиссностью, что очень скоро восстановил против себя большинство односельчан. Многие стали отходить от него. Он отрекся от них, но не отступил. Некоторое время — кстати, оно было чрезвычайно богато всяческими событиями — он даже возглавлял сельскохозяйственный кооператив, созданный им вопреки воле поречан, но при значительной поддержке из Павловиц. Михалу тогда пришлось худо, хуже, чем кому бы то ни было; Вилем едва не пустил его по миру. Когда через год кооператив развалился, Вилем был убежден, что причиной этому были происки недругов и случайное стечение совершенно непредвиденных неблагоприятных обстоятельств. Не понятый односельчанами, он пал в их глазах и на какое-то время оказался не у дел.
Когда позже вновь был создан кооператив, председателем его поречане избрали Михала. И Михал, который долгое время даже слышать не хотел о совместном хозяйствовании — он жил почти как отшельник, и многие считали, что он как крот зарылся в землю, — принялся за дело с изумившей всех энергией и добился поразительных успехов.
В Поречье заложили новые виноградники и персиковый сад, стали выращивать великолепные овощи. У шоссе, ведущего в Павловицы, построили новый хозяйственный двор. В кооперативе появилась и небольшая птицеферма; были свои тракторы, на которых зимой возили лес с лесоразработок на лесопилку в Павловицы.
И вот почти в самом начале этой поры, означавшей поворот к новой жизни, произошло событие, которое взволновало и озадачило большинство поречан, вызвало у них недовольство, сомнения и на какое-то время даже поколебало веру в нового председателя. Михал стал сотрудничать с Вилемом. Сначала, правда, несмело, неуверенно. Но все равно — как мог Михал позабыть старые обиды, преодолеть свою злобу? Почему проглотил все оскорбления? Односельчане считали такое поведение слишком великодушным и даже опасным. Возможно, Михал и сам не смог бы дать точный ответ, если бы кто-нибудь спросил его об истинной причине этого шага. Вероятно, он и сам запутался бы в рассуждениях и доводах, но все они говорили бы о большой, с годами и опытом обретенной мудрости…
