Буз закрыл нос рукой, а другой рукой сделал жест, как будто дергает за цепочку в туалете, чтобы спустить воду. Жест, которому он мог научиться только у доктора Бюндера.
В вечер седера в небе была полная луна. Коун одел на себя китл[13], изготовленный из противомоскитной сетки. Ужин был готов. Вместо мацы он испек пресные плоские лепешки. Стол был накрыт куском полотняного паруса с «Ребекки». Поскольку в запасе оставалась только одна свеча, он зажигать ее не стал, а в центре стола поставил керосиновую лампу. В ее неверном, дрожащем свете шимпанзе выглядели как молчаливая группа старых бородатых евреев.
Незадолго до этого Коун вылепил из глины и обжег два узкогорлых кувшина и разрисовал их поверхность белыми цветами. Он наполнил кувшин легким банановым вином.
Вместо яиц, которые на острове откладывать было некому, он положил на стол кокосовые орехи. Тарелка мацы была по традиции укрыта льняной салфеткой. В качестве горькой травы он нарезал корни касавы, а на деревянные тарелки положил по бедренной кости ископаемой лошади.
Маловероятно, чтобы кости ископаемой лошади, если принять во внимание форму копыта, можно было считать кошерными, но ведь они были положены не для употребления в пищу, а исключительно ради соблюдения ритуала. К тому же лошади были древними и вполне могли символизировать грозные египетские колесницы.
Мария Магдалина взяла в руки кость, осторожно понюхала и поспешно положила на тарелку.
— Эта кость — символ. Она не для еды, — шепотом объяснил Коун.
Он ободряюще похлопал ее по руке, и она в ответ сделала то же самое.
Роль харосета[14] выполняло блюдо из мелко нарезанных абрикосов с орехами. Вместо салата в каждой тарелке лежал пучок дубовых листьев. Рядом со своим прибором он, кроме того, положил рисовую веточку, которая напоминала ему японскую картинку, висевшую когда-то у него на стене.
Потом Коун разлил банановое вино в деревянные бокалы. На них он вырезал маленькие барельефы, изобразив, как умел, сцены Исхода из Египта, которые неизменно вдохновляли евреев в дни редких радостей и столь частых трагедий. На бокале самого Коуна был изображен Моисей. Кто-нибудь другой, чего доброго, мог подумать, что это изображение самого Господа Бога, что было бы проявлением идолопоклонства.
Коун сел во главе стола, напротив входа в пещеру, в проеме которого мог появиться пророк Илья или желанный гость. Со своего места он легко доставал до очага, на котором пеклись лепешки и готовилась другая еда.
