— Аллах покарал меня, какие слова ты говоришь! Откуда ты их взяла и где ты такая уродилась?
Нафисет пожала плечами:
— Я знаю: то, что я говорю, не дойдет до тебя. Но хочешь, я прочитаю тебе одну книжку? В этой книжке рассказываете о страданиях одной русской женщины. Там очень хорошо показано все изуверство и жестокость этих старых обычаев!
Нафисет быстро вышла и достала книгу, запрятанную в сундук, — одну из тех, что передал ей Биболэт через Халяхо.
Несколько дней после того Нафисет читала сестре книгу, старательно переводя ее на адыгейский язык. Куляц похожа была на того адыгейца, который, как говорится в сказке, сидя на кургане в степи, созерцал невидимый для человеческого глаза преисподний мир джинов. То, что раскрылось перед умственным взором Куляц, было совсем иным миром. В книге рассказывалось о муках одной русской женщины, которую против ее воли выдали замуж за богатого старика. Та женщина была образованной, обладала развитым умом и светлой душой. Но, несмотря на это, она не сумела вырваться из сетей несправедливых законов и обычаев и погибла…
Поскольку это относилось к совершенно другому миру, Куляц трезво видела звериные лица людей, неволивших эту женщину, и отдалась всей силе негодования и протеста, обуревавших ее душу. Во время чтения она даже посылала вслух слова проклятия этим неведомым, жестоким людям.
Перевод Нафисет, конечно, был неточным и неполным. Часто она улавливала лишь смысл прочитанного и излагала его кратко и нестройно. Но и то, что удавалось Нафисет перевести, представляло для Куляц захватывающий интерес. Она впервые слышала, чтобы простыми человеческими словами так правдиво выражали затаенные переживания человеческой души. И, слыша в словах другого человека выражение некоторых своих затаенных чувств, она переживала суеверный испуг и восторг. Позабыв об окружающей ее действительности, она словно переселилась в ту обстановку, которая описывалась в книге, и искренне волновалась, страдала, негодовала, любила, презирала вместе с героиней.
Книга, наконец, была закончена, и Куляц еще долго находилась под живым впечатлением услышанного. Словно не в силах выпутаться из клубка совершенно новых понятий и представлений, которые подняла книга в ее душе, она ходила притихшая и задумчивая.
Нафисет пыталась объяснить ей, что у русской героини книги, несмотря на ее ум, на ее страстный порыв к светлой жизни, не было тогда никакого выхода, кроме гибели или покорности деспотизму обычаев, которые были направлены против женщины. И что теперь, при Советской власти, женщина может всего добиться, пожелай только она сама. Но этот зов младшей сестры не нашел отклика в душе Куляц. Она не возражала, рассеянно соглашалась, однако не выказывала никаких признаков того страстного порыва к борьбе за свое счастье, который так хотела вызвать в ней Нафисет. Похоже было, что Куляц сделала какой-то свой вывод из услышанного и, затаив его, сосредоточенно выращивала решение в глубине отчаявшегося сердца.
