— А это к чему? — удивился Ваня.
— Я таскал им каштаны из огня. Довольно. Я таскал им каштаны из огня.
Уже близка была минута, когда Лолий пускал в ход хитрые жалобы, валил мусор на тех, кто его опекал, слагал о себе легенды и постоянно ссылался на абсолютный авторитет своей мамы и жены Верочки. В Доме народного творчества он кормился доходной халтурой, Дмитрий мешал и Лолию.
— Заразу надо убрать сразу, — сказал Лолий.
История подлости, если ее взяться описывать, не уступит ни психологическому роману, ни детективу. Но мы пишем о дружбе, о том, как летят годы, о любви, о счастье и страдании души. Мы только хотели немножко сказать, как несчастен был в этот год Дмитрий, — ему приходилось тратить лучшие силы молодости на борьбу с людьми, которых можно было прибить одним щелчком, но они царствовали вовсю.
— Ты чувствуешь его ложь и терпишь, — настроился высказать все Дмитрий, когда пришел и не застал Лолия.
— Ладно тебе! — огрызнулся Ваня. — Тот учит, и тот учит.
— Не ладно. Он тут многих потоптал… Они спелись тут, все в их руках. Тебе сейчас легко, тебя-то не трогают. Наоборот, тобой прикрываются: как же, смотрите, мы все лучшее замечаем.
Ваня наивно моргал своими большими «лермонтовскими» глазками.
— Но ты сам вот-вот будешь жертвой, — приблизил к нему лицо Дмитрий. — Придешь ко мне или к кому-то — не важно, и будешь как стена белый: «О подлец! Ну подле-ец! Не знал я». А ты уже знаа-ал, знал, Ваня. Но тебе тогда было хорошо. И ты думал: «Зачем вмешиваться? Мальчишество».
— Ты не прав, ты не прав. Лолий не так уж плохо к тебе относится. Чем ты докажешь, что он в чем-то виноват?
— Правильно кто-то сказал о нем: «Зачем доказывать, что он подлец? Достаточно один раз увидеть его лицо». Лисье, избалованное, подает руку и щурится, будто проглотил что-то кислое. Как мыло выскальзывает из рук. И никогда не смотрит в глаза!
— Но с чего ты решил, будто я с ним?
— Ты под ним. Уже! Он тебя и раздавит. Дело твое. Но запомни, Ванюш. Кто однажды сказал, что имярек подлец, и молчал, пусть он не удивляется, когда имярек станет кромсать его, что другие тоже молчат. Они промолчат потому, что ты сам еще недавно оберегал зло. Это некрасиво — молчать, «меня это не касается», неблагородно, но что делать? — таковы многие. Они поздравят с победой и подмажутся к тебе, но от поражения спасти тебя не решатся.
— Ты, Дима, поскубся с ними, а мы виноваты. Что же: все должны отворачиваться, не здороваться?
— Это дело чести и совести. Нельзя быть хорошеньким со всеми. Нельзя доить всех… Мне еще придется защищать тебя. Улыбаешься.
