Дикая кровь | страница 65
Отца Димитрия в церкви, конечно, не оказалось, вообще, там никого не было в этот поздний час. Поехали к попу домой, и дома его не оказалось. И тогда Куземко препоручил девку до утра колченогому сторожу аманатской избы.
Феклуша вернулась с торга раньше обычного и с пустым лукошком, что с ней никогда не бывало — хоть мелочь какую да купит. Засуетилась туда-сюда, длинным подолом замела по крыльцу, по двору. И удивился, догадался Степанко: неладное что-то с женкой. Отбросил далеко в сторону трехрожковые вилы — только что чистил у коров в пригоне — и, погладив ее по плечу, участливо спросил:
— Обидел кто?
— Васька Еремеев залютовал. Сыском грозится, — а у самой слезы вожжами по распаленным щекам.
— Чего подьячему надобно? — насторожился и враз посерьезнел Степанко.
— Волю велику взял. Али ты Ваську не знаешь!
Степанко немало поразился женкиной печали:
— А тебе что?
— Так ведь Куземко-то наш работник… О нем радеть сам Бог повелел…
Степанко, вытирая потные руки о подол рубахи, прошел в подклет и долго молча с явным осуждением смотрел на спящего Куземку. Лежит, что святой, ртом мух ловит, будто это и не он ввел в гнев подьячего Ваську. Растормошил гулящего, а тот закрутил красными, мутными глазищами.
— Чего ты? — и недовольный повернулся на другой бок.
— Набралась овца репьев, так ты вин. Что натворил? — мрачнея, как небо в грозу, спросил Степанко.
— Обскажи-ка все ладом, по порядку. Степанко и защитит тебя перед воеводою, — подсказала Феклуша.
Лишь услышав знакомый растерянный и жалостливый голос женки, Куземко спустил ноги с лавки, растопыренными пальцами почесал живот под рубахой. И принялся вспоминать, когда и чем это он не угодил Ваське. Нет, подобру так не взыскивать с Куземки надобно, а дать ему в награду от воеводской щедрости рубль или полтора — он отбил братскую прелестницу-девку у одноглазого нехристя Курты.
Если уж говорить по совести и без обиняков, Куземко спасал Санкай не столько уж для церковной или чьей-то иной корысти, сколько для себя самого, в благодарность за ее доброе, отзывчивое сердце. Да и жалко ему братскую девку, когда ее потащило к себе такое свирепое чудище. Лучше уж помереть, чем жить свой век с полосатым чертом.
— Курта купил полонянку, — возражая медлительным Куземкиным думам, сказала Феклуша. И в ее голосе явственно прозвучала горькая обида на гулящего: к другой, видно, хочет переметнуться. Хоть и никто он Феклуше, а душа-то страдает о нем, больно ей за непутевого, за дурного Куземку.