Дикая кровь - Анатолий Иванович Чмыхало

Гроза шла на город. Черная с лиловой опушкой туча скрыла солнце, и враз похолодало, и тут же угасли травы, прибрежные пески и галечные осыпи крутояра.

Ветер поднатужился раз-другой и расшевелил реку. Енисей забаловал, засвоевольничал, взвиваясь на дыбы у темных мысов и шальных перекатов.

— Домой-ко! — голосисто звали ребятишек бабы, собирая в одну кучу стираное и нестираное тряпье.

Сопливые казачата опрометью бежали к матерям, хватались за подолы, попискивали, как птенцы, нетерпеливо семеня грязными, шелушащимися ногами на плоту, у которого хлопали днищами зачаленные дощаники и карбасы.

Берег пустел. Вскоре на нем осталась лишь одна подвыпившая орава казаков. Купальщики уже выбрались из воды и теперь, голышом, подпрыгивая на одной ноге, выливали воду из ушей, бестолково суетились у брошенной на камни одежды. Да был тут костлявый, нескладный, с длинными руками дед Верещага, одетый в латаную холщовую рубаху и кургузые, почти до колен, тоже холщовые порты. Закинув косматую сивую голову, дед следил, как разливалась сверху и густо дымилась зловещая туча.

Над провисшим обомшелым гребнем острожной стены, как дух, возник подьячий съезжей избы Васька Еремеев. Зыркнул на взбудораженную реку, хлопнул ладошками по тощим ляжкам:

— Кончай! В грозы купаться запрещено накрепко!

Казаки ахнули и кинулись одеваться. Они не на шутку боялись этого маленького, худосочного человека с жидкой куделькой бороды, быстроглазого и пронырливого. Впрочем, страшен был не он сам — люди опасались воеводы, которому — об этом знали все — наушничал Васька. По Васькиным подлым доносам многих казаков сажали в остроге на цепь и в колодки и нещадно били кнутом.

— Кончай!

Косо ударили по взвозу первые дробины дождя, в небе полыхнуло, и гулко, словно в пустую бочку, загоготал гром. Верещага с размаху трижды перекрестился на отвисшее чрево тучи и зашагал к острогу.

Но на крутом взвозе его остановил и немало удивил истошный крик казаков. А когда Верещага повернулся, он увидел, что один из купальщиков — вихорчатый рыжий мужик лет двадцати пяти — был опять в реке. Он стоял в двух саженях от берега по горло в воде, и волны, набегая и откатываясь, шевелили гриву его огненных волос.

— Кончай! — вопил подьячий, грозя рыжему высоко вскинутыми кулаками. — Кого дивить вздумал!

— Чо! — задиристо похвалялся рыжий и забредал задом все глубже.

Верещага не любил подьячего, оттого порадовался сейчас бессильной Васькиной злобе. Верещага сразу узнал рыжего: это ж Артюшко Шелунин, первый матерщинник и заводила бражников в Покровском краю.