— Ладно, — сказал Ивашко, провожая Родиона до ворот и еле поспевая за ним.
Верещага пришел домой лишь к ночи. Луна лила скупой дымчатый свет на вознесенные купола церквей, на крыши уснувших домов и острожные стены.
Ивашко еще не ложился спать и встретил деда у калитки.
— Где был? — спросил Ивашко.
— В степи. Траву искал.
— Нашел?
— Кабы так, — с тоскою слабо вздохнул Верещага.
Узнав, что братского поймали, сын боярский Степанко Коловский по настырному наущению воспрянувшей духом Феклуши притопал в съезжую и, как положено в таких случаях челобитчику, отвесил воеводе поясной поклон:
— Спаси тебя господи, батюшко Михайло Федорович. Окажи великую милость: вели расковать и отпустить несмышленого работника моего Куземку.
Воевода нахохлился, что филин, сердито сдвинул тяжелые брови. По всему видно, не понравилась ему эта нежданная просьба. Было бы из-за чего челом бить, а то так — смутьян и греховодник, одно слово — гулящий.
— Зачем сам молчит? Чай, язык у него не прикован.
— Не казнь ему башенное сиденье: не у дел и по самое горло сыт. А тут сено косить приспело, пшеничку жать.
— Известно ли тебе, что женка твоя по нему убивается, блинков и калачей носит? — добрея от едкой насмешки, сказал Скрябин.
— Так, — согласился Степанко. — Каков, однако, прок от работника, коли отощал, а?
В распахнутое настежь слюдяное оконце с берега Енисея забросило нарастающий гул перебранки. Казаки ругались у причального плота, ругались матерно и без останову. Воевода сурово поглядел вниз и волосатым кулаком погрозил кому-то. И мелкими шажками, как бы крадучись, опять подошел к Степанке.
— Истинно говоришь: какая от тощего польза. А женка у тебя пригожа, гладка. Ну, как грех?
— Пусть себе тешатся. Глядишь — в семью принесет прибавку.
— И то польза, — подтвердил воевода, потянувшись к гвоздю за бархатным колпаком. — Айда в караульню, к твоему захребетнику.
Свернувшись в клубок, гулящий сладко подремывал на полу. Когда дверь караульни распахнулась и в лицо Куземки резко ударил веселый сноп света, Куземко не открыл глаз и даже не повернул головы. Скрябин пристальнее присмотрелся к сидельцу, грозно позвал:
— Вставай-ко, собачий нос, — и топнул сапожищем.
Ржавая цепь жалобно звякнула, натянулась. Куземко проморгался и, сразу узнав Скрябина, спросил:
— Пошто водицы не дают, отец-воевода?
— Куда тебе водицы-то?
— Пить. Каши поел, солона гораздо.
Степанко хихикнул в кулак, высовываясь из-за широкой спины воеводы. Скрябин же осуждающе покосился на боярского сына и, махнув рукой перед носом, отступил к двери, не в силах более дышать спертой вонью караульни. Уже оттуда раздраженно спросил Куземку через плечо:
