Одного из первых я обвинил в провокации деятельного члена максималистов[94] Кенсинского, бывшего секретарем на их только что окончившемся съезде. Его товарищи были возмущены моим обвинением, головой за него ручались и говорили о его больших заслугах. Меня обвиняли в шпиономании. Они знали, что сведения мне дал Бакай, и решили, что Бакай подослан ко мне и что таким образом охранники хотят дезорганизовать их партию.
Больше всего шумел сам Кенсинский. Я потребовал его к допросу, и после первого же допроса Кенсинский должен был скрыться. Его друзья, кто успел уже шумно и демонстративно обрушиться на меня за клевету на этого их друга, были сконфужены и должны были признать, что мои обвинения, основанные на сведениях Бакая, верны.
Через некоторое время я совершенно случайно узнал, по какому адресу на почте «до востребования» получает Кенсинский письма. Я написал ему и попросил прийти ко мне на свидание в кафе на улице Сен-Лазар, и при этом, конечно, я заявил, что не устраиваю ему никакой ловушки.
В условленный час Кенсинский пришел, и я долго мирно беседовал с этой своей жертвой.
Я ему сказал, что приехал за границу вести кампанию против провокации и против департамента полиции и провокацию считаю величайшим злом для России и основой русской реакции. С провокацией мы никогда не помиримся и после революции будем преследовать самым жесточайшим образом провокаторов, где бы они ни были. Для того чтобы хоть несколько загладить то, что он сделал, я ему предложил помочь мне своими сведениями так же, как мне помогал в то время Бакай, а я ему гарантировал в продолжение двух лет получение по двести франков в месяц, чтобы он мог где-нибудь в Европе или Америке устроиться и зажить новой жизнью.
Кенсинский просил у меня тысячи три единовременно и обеспечение по сто франков в продолжение двух лет. Я ему сказал, что в принципе принимаю его предложение, но просил его торопиться ответом, так как со временем его сведения могут потерять значение.
Я видел колебания Кенсинского. Ему и хотелось принять мои предложения, и он боялся порвать свои связи с департаментом полиции и с охранниками, не получив желательной для него суммы. Но он понимал, что я ему денег не дам прежде, чем он не порвет сношений с ними, а у меня не было наличных денег, чтобы тогда же договориться с ним.
Во время нашего разговора Кенсинский сказал мне:
— Вы нас (он говорил о провокаторах) не понимаете. Вы не понимаете, что мы переживаем. Например, я недавно был секретарем на съезде максималистов. Говорилось о терроре, об экспроприациях, о поездках в Россию. Я был посвящен во все эти революционные тайны, а через несколько часов, когда виделся со своим начальством, те же вопросы освещались для меня с другой стороны. Я перескакивал из одного мира в другой… Нет!.. Вы не понимаете и не можете понять (в это время Кенсинский как будто с сожалением сверху вниз посмотрел на меня), какие я переживал в это время эмоции!
