Я вызвал в Выборг к себе в гостиницу заместителя Трауберга — Лебединцева, которого я встречал еще в Париже, и решился ему сообщить то же, что я говорил Траубергу.
После всякого рода оговорок я сказал Лебединцеву[92], что, по моему мнению, Азеф — предатель, и что об этом я уже говорил Траубергу. Сообщил я ему и то, что в последние дни произошли события, которые меня еще более в этом укрепили. Но я ему ничего не говорил о своей встрече с Азефом. Лебединцев был очень взволнован тем, что я ему сказал. Он в это время в некоторой связи с эсэрами готовил свой террористический акт. Он не отрицал основательности моего обвинения Азефа, и мы решили с ним заняться дальнейшим изучением Азефа.
Более Лебединцева мне не удалось видеть. Вскоре я уехал за границу, а Лебединцев был арестован по делу о заговоре на покушение на Щегловитова[93] и в числе семи лиц тогда же был повешен.
Все последующие после свидания с Азефом дни были для меня полны тревоги. Тяжелых известий ждал я из Сибири, ежедневно ждал и своего ареста. Я очистил свою квартиру в Териоках и сделал все необходимые указания на случай ареста.
Но вот однажды, когда я был у себя дома в Териоках, отворилась дверь: вошла Савинкова, а за ней, как ее победная добыча, шел Бакай.
Редко я радовался так, как этой встрече.
Бакай сказал мне, что он рассчитывает остаться несколько дней в Финляндии и хочет выписать к себе на свидание жену. Но я решительно запротестовал против этого и, не объясняя в чем дело, настоял на том, чтобы Бакай немедленно в тот же день ехал в Стокгольм.
Через несколько дней в Выборге я получил от Бакая из Стокгольма условную телеграмму о том, что он благополучно проехал.
В гостинице в Выборге, где я постоянно останавливался, я сказал, что еду к себе в Териоки, а в Териоках сказал, что еду в Выборг, а сам тем временем направился в Або.
На другой день я из Або на пароходе выехал в Стокгольм.
В Париже — Начало борьбы с провокацией — Разоблачение Кенсинского — Дела Бржозовского и Стародворского
Я был вне предела досягаемости для Азефа и отныне мог вести с ним открытую борьбу. Телеграммой я дал знать в Париж моим товарищам, что я еду, и просил это передать Бакаю.
На этот раз в Париж я приехал уже формально эмигрантом.
…В Париже я открыто поднял совершенно новый для эмиграции вопрос — о борьбе с провокацией.
Вскоре после приезда в Париж, я предъявил обвинение против нескольких провокаторов, кто играл тогда заметную роль в революционном движении и имел связи с революционерами, действовавшими в России. С своим списком — в нем было до 50–60 имен, — я познакомил все партии, и они присылали ко мне за справками.
