— Что вы делаете? Что здесь происходит? — крикнул он, расталкивая толпу.
— А вот воришку поймали, хотим проучить малость, — ответила баба с ремнем, продолжая деловито стаскивать с мальчишки штаны.
— Житья от них не стало! — в тон ей запричитала торговка, стоящая за прилавком. — Вот полюбуйтесь! — вытащила она из-под лотка закушенный гранат. — Схватил фруктину, и сразу в рот, паршивец! Сейчас мы покажем ему!
— Да, это не дело, конечно, брать чужие вещи, — не мог не согласиться Никита. — Но и так нельзя. Позвали бы милиционера, он во всем разберется.
— А чего тут разбираться, — не унималась торговка. — Да и знаем мы эту милицию: уведут для вида, напишут бумагу, и дуй на все четыре стороны, воруй снова сколько влезет!
— Ну, это как сказать…
— А нечего тебе и говорить! Иди куда шел. И не учи нас. Слава Богу, научены! Милицию, вишь, ему подавай. Нужна нам милиция! Мы сейчас по-своему, по-домашнему, всыплем парню горяченьких — век помнить будет!
— Но ведь то, что вы задумали, — самосуд. А за это, сами знаете… Семьдесят шестая статья уголовного кодекса, — брякнул Никита первое, что пришло в голову. — Пять лет строгого режима.
— Пять ле-е-ет! — протянула баба с ремнем. — А ты не брешешь?
— Зачем мне брехать. Я сам из прокуратуры. И потом… Знаю я этого мальчишку. И отца его знаю: сосед мой. Суровый, скажу вам, мужчина! Стоит мне сейчас отвести к нему этого сорванца и рассказать, в чем дело, так он так его проучит…
— Ну, если эдак-то… — выпустила из рук ремень торговка.
— Постой ты: «эдак-то»! — взвилась хозяйка гранатов. — А кто мне за испорченную фруктину заплатит? Кто ее теперь возьмет? А она рублей на пять потянет!
— Ладно, возьмите вашу пятерку! — сказал Никита, бросив деньги на прилавок, и, поймав на себе настороженный взгляд бабы с ремнем, быстро добавил: — С его отца и вытребую эти деньги, пусть раскошелится за свое чадо. Пошли, парень! — он схватил мальчишку за руку и, не оглядываясь, направился к выходу с рынка.
Мальчонка послушно шел за ним до самых ворот и только, выйдя за ограду, несмело сказал:
— Ну и куда же ты меня поведешь? Ведь отца-то у меня нет, совсем нет.
Никита остановился. Тут только смог он рассмотреть, что мальчишка страшно худ, рубашка его, надетая на голое тело, пестрит бесчисленными заплатками, а сквозь зияющие прорехи на штанах проглядывают грязные исцарапанные колени. Грязные потеки виднелись и на лице мальчика, и на шее. И только большие светло-синие глаза его лучились чистым, ясным светом.
