— Не надо. Лишнее. Парень, кажется, и без того переживает…
— Пусть попереживает. И нечего с ним церемониться.
Одинец был человек горячий. Его не отговоришь. На следующий день пришел на стройку хмурый, насупленный. В бытовке собирались хлопцы. Еще ничего не знали. Их ждал трудный день. Работать предстояло на двенадцатом этаже, под ледяным пронизывающим ветром. Хорошо одевались, обматывали шеи шарфами, завязывали под подбородками тесемки ушанок.
Едва появился Невирко, Одинец сразу подступил к нему:
— Тебя-то мы и ждем. Ну, выкладывай, что там вчера было.
Монтажники притихли. Редко случалось, чтоб старик был так строг с Петром. Виталик даже попытался как-то разрядить обстановку:
— Артель дружбой крепка, а вы цапаетесь.
— Не ты сеял, не тебе и косить! — оборвал его парторг. — И снова к Петру: — Расскажи рабочим, как ты отсиделся в углу.
Невирко был как в воду опущенный. Не смел глаз поднять на старого мастера. Молча присел на край скамьи, закурил и просмотрел журнал передачи смены. Казалось, он думает только о работе и предстоящей смене. Но Одинец не оставлял его в покое:
— А мы-то ждали от тебя смелого выступления, парень. Мы-то тебя послали туда как своего… Ну, что ж ты молчишь? Расскажи ребятам, как Гурский тебя перехитрил. — Жилистый, сухощавый Одинец уже был в рабочей фуфайке и шапке. Присел на скамью, чтобы обуть валенки. Кряхтя, бубнил с досадой: — Что ж оно выходит, Петя? Хорошее дело начал, в фильме тебя сняли, по-государственному критику навел на Гурского. А когда дошло до дела, так и в кусты. Дескать, мое дело сторона.
Невирко продолжал молчать. Хмуро, сосредоточенно водил пальцем по строкам в журнале. Как будто не с ним вели разговор. И, лишь услышав слова «так и в кусты», тяжело поднял голову, и во взгляде его отразилась такая тоска, что Одинец замолчал.
— Зачем вы так, Григорий Филиппович, если сами не слышали? — слабо возразил он старику.
— А чего там слушать? Все и так ясно, — упрямо гнул свое Одинец. — Ежели я не прав, объясни. Без нас все равно не обойдешься. Думаешь, тот губастый приласкает? — Это он имел в виду Гурского. — На прием побежал к нему, в ножки поклонился? — Старик понизил голос: — Всё мы знаем, Петя! И то знаем, что дрянь какая-то на тебя брехню написала, и как ты за характеристикой бегал к Гурскому. Прячешься от своих, скрытничаешь. А ведь мы тебе, Петя, первая родня. Ну, бывает, со всяким случается. Конь о четырех ногах, и тот спотыкается… Знаю, тебе нелегко. И про твои переживания знаю…
