Всюду жизнь | страница 90

— Давай еще раз показывай картину!

— Сначала крути!

— Запускай вторично!

— Не всё поняли с первого разу!

И киномеханик, заправив проектор лентой, второй раз начал показывать фильм.

Тем же чувством, что и стоявшие вокруг него строители, был охвачен и Федор, он спросил Тимофея:

— Ты когда-нибудь задумывался над тем, почему люди так страстно тянутся к искусству? Я где-то читал, что свою собственную повседневную жизнь человек ощущает как хаотическую, неустроенную, ненастоящую, и ему кажется, что подлинная жизнь, какой она должна быть — разумная, гармоничная, и волнующая, — существует в произведениях искусства.

— Чепуха! Идеализм! — не согласился с Федором Тимофей. — Искусство всегда было тенью, отражением реальной действительности.

— Не знаю, не знаю, Тим…

Накануне их отъезда открыли баню, и они вымылись перед дорогой. Но видно, ребята, обслуживавшие «пэ-пэ-ушку» (передвижную паровую установку), которая временно подавала горячую воду в баню, еще не научились регулировать установку, и из сетки душа временами вместо горячей воды шла то совершенно холодная, ледяная, то клубами с шумом вырывался острый пар и ошпаривал тело — тогда моющиеся выбегали из кабин и на чем свет стоит ругали банщиков.

Улетали Устьянцев и Шурыгин на аэродром, а затем в Москву второго октября.

С океана дул резкий, колючий сиверко, в воздухе кружились редкие белые мухи, на вершинах горного хребта лежал снег.

Они увидели с вертолета первую просеку, ряды палаток и щитовых домов, над которыми флагами развевались дымы, возвещавшие, что люди здесь укоренились прочно. Федор толкнул Тимофея и прокричал, указывая вниз:

— Посмотри, наш плацдарм живет!

В грохоте мотора Тимофей не расслышал его слов, стал переспрашивать, но Федор только улыбнулся и махнул рукой: ладно, мол, все равно не услышишь.

Вертолет пересек Студеную, кипевшую белой пеной на черных обнажившихся камнях Чертороя, а потом под ним на сотни километров потянулась зелено-бурая, припорошенная снегом тайга, безлюдная, однообразная, бескрайняя.

Так шла жизнь Федора Устьянцева, пока не встретил он Катю Аверину, и с этого времени ко всему, что не имело отношения к Кате и что он делал и чем жил до сих пор — институт, работа на стройках, научные занятия на кафедре Радынова, книги, друзья, — он потерял интерес, теперь это тяготило и раздражало его, и он удивлялся, как мог свои силы отдавать таким ничтожным вещам.