— В нашем самолете все были с пристегнутыми ремнями, но уцелели немногие.
— А вот если бы на них не были застегнуты ремни, то не уцелел бы никто, — резонно заметил мистер Равински, поглаживая блестящую застежку.
— Сомневаюсь, на мне ремень не был застегнут, я это хорошо помню.
— А на вашем друге? — осторожно спросил психиатр.
Мейсон даже не повернулся к нему, а продолжал смотреть в лучащийся солнечным светом иллюминатор.
— Ричард Гордон был такой же осмотрительный, как и вы, он даже не расстегивал ремня, когда погасло табло, но это его не спасло.
Психиатр с подозрением смотрел на Мейсона. Ему казалось, что тот издевается над ним, но лицо Мейсона было абсолютно серьезным и непроницаемым, лишь изредка немного презрительная улыбка искривляла его губы. Но это презрение не адресовывалось кому‑нибудь конкретно, это было презрение ко всему миру и в первую очередь, адресованное самому себе.
— Вы странный человек, мистер Кэпвелл, — заметил психиатр.
— Я был немного странным всегда, разве это предосудительно?
— Нет–нет, я не хотел вас обидеть.
— А я и не обиделся, — Мейсон пожал плечами. — Кстати, мистер Равински, вы не скажете мне, погибли ли пилоты самолета в той катастрофе?
— Погибли все до единого, — спокойно сказал психиатр, так, словно это могло беспокоить Мейсона.
— Жаль, — пробормотал он, — они, наверное, испугались первыми и делали все, чтобы спасти нас.
— Без сомнения, — вздохнул психиатр, — как видите, отчасти это им удалось, самолет, все‑таки, не рухнул, а по касательной столкнулся с землей. Он не дотянул до аэропорта всего лишь три мили, потому спасатели и пожарные смогли подъехать так быстро.
— Мистер Равински, вы думаете, это быстро?
— Не прошло и десяти минут, — возразил психиатр.
— Эти десять минут растянулись на вечность и много чего решили.
— Я вас понимаю, мистер Кэпвелл, но поверьте, раньше успеть было невозможно.
— Я и не говорю, что это возможно, но помощь, которая опаздывает — это уже не помощь.
— Вы имеете в виду меня? — спросил психиатр, — но я же не мог оказаться на месте катастрофы.
— Могли, — спокойно отозвался Мейсон, — если бы летели на том самом самолете вместе со мной.
— Нет–нет, что вы, — тут же запротестовал психиатр, — я, конечно, ценю ваш героизм, мужество, ценю то, как вы преспокойно бросались в дым, вытаскивали оттуда людей и выводили их из горящего самолета. Честно признаться, я на такое не способен.
— Я тоже думал, что не способен на такое, — чуть слышно проговорил Мейсон, — но когда попадаешь в подобные передряги, забываешь обо всем, словно кто‑то ведет тебя, указывает, что делать.
