Нет, невозможно! Не может быть! Я бросился в патио, но не нашел Пестряка ни у столба на привязи, ни в другом месте.
Удрученный, я бегом вернулся на кухню, чтобы спросить у матери, где же петух, но еще с порога различил странный предмет, завернутый в тряпку и подвешенный к потолку. Я рванул сверток и… слезы полились у меня градом: передо мной, ощипанный и обезглавленный, лежал мой несчастный петушок.
Не нахожу слов, чтобы описать ту боль и отчаяние, которые пережил я в тот момент. Бесполезны были все утешения матери, которая под конец с горечью объяснила:
— Мне самой было жалко, но у нас нечего есть… Если бы не голод, я никогда не зарезала бы его, Маркитос!
Я понял мать и даже оправдал ее, но ничто не могло унять мою боль. Я выбежал на улицу; в этот день я больше не пошел в школу и вернулся домой поздним вечером, чтобы не видеть, как другие спокойно уплетали моего бедного друга.
Как говорится, беда не приходит одна, и вот спустя несколько дней у меня умерла хромая канарейка, за которой я ухаживал целый месяц и, испытывая искреннюю жалость, отдавал ей всю свою нежность. Утром я пришел, как обычно, почистить клетку, сменить корм и нашел ее мертвой в углу. Новая беда оживила в моей памяти горечь недавней утраты. Мне удалось устроить пышные похороны хромой канарейке в маленьком гробике с настоящим крестом и множеством цветов, в присутствии всех моих сестренок, принявших участие в траурных церемониях, которые я придумал для погребения птички.
Канарейка была подарком моей крестной — высокой, худощавой француженки, служившей экономкой в доме своих богатых соотечественников, с которыми она приехала в наши края. Крестная дружила с нашей семьей еще с тех времен, когда мое появление на свет вынудило мать брать в стирку белье из богатых домов. Она бывала у нас. Я же ходил к ней редко, так как она жила на другом конце города, где находился дом ее хозяев — большой особняк с железной решеткой и прекрасным садом, в котором прогуливался страшный и свирепый бульдог.
В те дни, когда я шел к крестной, мать одевала меня в лучший костюм, тщательно мыла, причесывала. Я искренне любил крестную, но, отправляясь к ней, всякий раз недовольно ворчал: она имела привычку пичкать меня, а пища богачей доставляла мне мало удовольствия из-за множества кружочков моркови и свеклы, от которых нельзя было отказаться, чтобы не рассердить ее; вкус этих кружочков был мне противен, и глотал я их целиком.
Крестная охотно болтала со мной и при этом мило картавила. А когда я собирался домой — чтобы посмеяться, она задавала мне всегда одни и те же вопросы:
