Коффин кивнул. Она имела в виду пятерых женщин на своем корабле, которые несли очередную годовую вахту, наблюдая за состоянием 295 человек, жизненные процессы которых были временно приостановлены. За все время путешествия только 120 человек не будут подвергаться повторной стимуляции, чтобы отстоять свою вахту: эти сто двадцать человек — дети. Таким же было соотношение и на девяти других кораблях, на борту которых имелись колонисты. Общее число членов экипажей достигало 1620, из которых по очереди дежурило одновременно сорок пять человек. Поэтому будет ли жребий брошен двумя процентами или четырьмя-пятью, не было так уж важно.
— Давайте еще раз вспомним, что это было за послание, — сказал Коффин. — Декрет об образовании, который противостоял вашему конституционалистическому образу жизни, отменен.
На Земле теперь вы были бы не в худшем положении, чем прежде, но и не в лучшем, хотя в послании содержится намек на дальнейшие уступки в будущем. Вас приглашают вернуться. Это все. Других сообщений не поступало.
На мой взгляд, этих данных явно недостаточно для того, чтобы на их основании принять такое ответственное решение.
— Продолжение полета — решение гораздо более ответственное, возразил Де Смет. Он наклонил вперед свою грузную фигуру, пока она не заполнила весь экран. Голос его был жестким и суровым. — Мы были людьми знающими, материально хорошо обеспеченными. Я даже могу взять на себя смелость заявить, что Земля нуждается в нас, особенно тех, кто имеет технические специальности. Согласно вашему же собственному утверждению, Растум — это мрачная и страшная планета. Многим из нас суждено там погибнуть. Почему же нам не вернуться домой, раз есть такая возможность?
— Домой, — прошептал кто-то.
Это слово ворвалось во внезапную тишину, как звук воды, наливаемой в чашку, и, наконец, оно заполнило ее до краев и выплеснулось наружу. Коффин сидел, прислушиваясь к голосу своего корабля, к шуму генераторов, вентиляторов, регуляторов, и даже в этом звуке ему скоро стала слышаться частая пульсация: „Домой, домой, домой…“
А у него дома не было. Отцовскую церквушку снесли и поставили на ее месте восточный храм; леса, где прежде пылал октябрь, вырубили, и вместо них туда протянулось еще одно щупальце города; гавань обнесли забором, чтобы строить там планктонную ферму. Ему остались только холодная надежда неба, да еще корабль.
Молодой мужчина сказал, словно обращаясь к самому себе:
— У меня там осталась девушка.
