Лицо комиссара ничего не выражало, только колючие серые глазки выразительно сверлили Студента. Карпенко, за спиной комиссара, тихо трясся от смеха и выразительно крутил Юлиану возле виска.
— Один старик, член совета старейшин, который правит этой деревней, сказал мне что, они могут помочь нам вернуться обратно. — Юлиан замолчал.
— Это тот старик, тебе сказал?
От капища к колодцу шел длиннобородый дед.
— Он.
— Ясно. — Максим снисходительно кивнул головой, посмотрел на небо, на фоне которого трепетал красный флаг.
— Да, Студент, вроде ты и грамотный, а в какие только байки, выживших из ума стариков, веришь. — Максим сочувственно подмигнул. — Бери коня, ни о чем не думай, просто отправляйся в Губернск, выполнять приказ.
— Только ищи получше, — не выдержав, хохотнул Карпенко.
— Вам ясно товарищ боец, — в голосе комиссара зазвучала сталь.
— Так точно, товарищ комиссар, — Юлиан вытянулся.
— Раз ясно, выполняйте приказ. Карпенко, передайте коня товарищу Сидорову. — Максим подозрительно посмотрел на присевшего возле колодца деда. — Не деревня, а гнездо контрреволюционных заговорщиков.
Юлиан, чеканя шаг, деревянной походкой, направился к сельсовету. Он хотел собраться в дорогу, взять хлеб, для знакомства с Соколиком. Если б ему дали мерина, на котором они попали в деревню, он и за месяц в Губернск, не доехал.
«Так будет правильно, поеду и сам все выясню, — подумал Юлиан. — Комиссар прав, мои слова звучат слишком абсурдно. Если он не хочет в них верить, он не поверит. Деревня, как деревня: колодцы, требища, идолы, здание сельсовета и красный стяг».
Через пятнадцать минут он проехал через ворота, помахав на прощание, сидящему на вышке, Кузьмичу.
Смена давно должна была явиться, но не являлась. Солнце раскаленным гвоздем, битым в зенит, яростным жаром поливало землю. Вокруг Ярилы барражировали маленькие тучки, но приблизиться к светилу боялись. Если божество не в духе, оно и испепелить может, даже дождичком благодатным, не успеешь на землю прыснуть.
Кузьмич, давно расстался со своей старенькой «шинелкой», повесив её на перильца. Расстегнул, ворот гимнастерки и благодарно щурясь, подставил солнцу лицо, заросшее седой, трехдневной щетиной.
В баньку бы, да березовый веничек в шаечку с крутым кипяточком, да кружечку кваску хлебного, на камушки горяченькие, чтоб дух хлебный до самых костей добрался. Эхма, жизь.
Он капризно пощупал свой кисет.
Самосаду чуть-чуть. Еще одну, до вечера, остальное на завтра. Карпенко пусть палец сосет.
