Девушку с корзиной мадам Ашкенази не взяла к себе в прислуги.
— У тебя слишком красивые волосы. Такая прислуга в хорошем доме — помеха.
Тогда наконец настала очередь маленького Гордона.
Она спросила его:
— Что ты принес?
— Туфли, — ответил он, краснея.
— Туфли, — сказала мадам и ущипнула его за щеку. — А в школу ты ходишь?
— Хожу.
— Ну, молодец. — И, посмотрев на всех поваров, горничных и экономок, мадам сказала: — А таблицу умножения ты знаешь?
И мадам еще раз ущипнула его за щеку.
Маленький Гордон молчал.
— Ну, — спросила экономка, — сколько будет семь раз восемь, а?
— Не надо, — ответил Гордон, весь красный.
— Чего «не надо»? — удивилась мадам.
— Щипаться не надо, — сказал Гордон, чуть отодвинувшись.
Все очень удивились. Но мадам нисколько не обиделась. Глядя на Гордона, она сказала всей кухне:
— Нет, не всегда сын похож на отца. Вот и плоди детей! Это сплошное наказание. Его отец такой тихий, такой порядочный, такой самостоятельный человек. Он хорошо знает свое место в жизни: что если он сапожник, то не должен думать, что он бухгалтер или управляющий конторой. Мусье Гордон знает, что если он приходит в дом, то никогда не лезет в залу, всегда идет на кухню. Это чудно, когда человек знает свое место. У русских есть золотая пословица: «Всяк сверчок знай свой шесток». Ах, как это необходимо, чтобы каждый сверчок знал свой шесток!
Она села на стул и стала примеривать туфли.
— Жмет? — спросила экономка.
— Нет еще.
— А сейчас жмет?
— Нет, еще не жмет, — ответила мадам вздыхая.
— И сейчас не жмет?
— Нет.
— Ну, слава богу.
Натянув туфли, мадам прошлась по комнате. Разгуливая по кухне, она говорила:
— Нет, из такого мальчика ничего хорошего не выйдет. Разве такой мальчик может стать приказчиком или инкассатором, или коммерсантом? Такие дети — распутники. Они забираются в клозет и курят там краденый табак, потом они отправляются в монопольку и говорят сидельцу: «Эй, сиделец, дай мне за одиннадцать копеек сотку водки», потом они ругаются, как рабочие, потом они попадают в острог и там надевают на ноги кандалы, и угоняют их в Сибирь.
Тут мадам Ашкенази подошла к Гордону. Нет, она на него не сердится, она все прощает, уж такой ее создал Бог всепрощающей.
Экономка даже остановила ее.
— Мадам, — сказала она, — вы чересчур добрая. Я не в силах это видеть.
Мадам вздохнула.
— Что делать? Сердце! — и она ткнула себя рукой в халат.
Потом она подошла к Гордону и опустила руку на его голову. Она ласкала его.
