— Это золотые слова, — сказал дядя из Кривого Озера. — Вот же — я живой и здоровый. Почему я такой? Как я только разнюхал, что и у нас начинается, я сейчас же взял всю свою семью, мы оделись потеплее, и все залезли в подвал, и мы просидели…
— Э, нет, — прервал его шурин из Каменец-Подольска, — вы сделали глупость, и я вас очень попрошу больше этого не делать. Никогда больше не уходите в подвал. Лучше всего забираться на чердак, а если в городе есть высокий дом, то на самый верхний этаж.
— Ой, Воскобойников! — сказала тетя из Калиновки, — ты был совсем сумасшедший человек. Разве хулиганы пришли на твою улицу? Ты же был в самом центре — там, где живут богатые люди; они же откупились от полиции, они же наняли солдат для своей охраны, но ты вышел со своим револьвером на улицу, ты стал на углу, как сторож, и на тебя наехал казак, он наехал на тебя со своей голой шашкой и разрубил тебе твою неразумную голову. Ой, Воскобойников!
— Когда начнется дело, — сказал шурин из Белой Церкви, — я обязательно взберусь на самый высокий этаж. Вы говорите чистую правду. Если царь захочет нас бить, так не поможет никакая самооборона.
Что случилось с маленьким Гордоном?
Он раскрыл дверь и остановился на ее пороге, весь белый: он шатался, держался за косяк одной рукой, а другая рука висела, как забытая.
— Это неправда! — закричал он. — Это неправда! Это чистая неправда!
Он так громко кричал, что мать бросилась к нему и стала покрывать сухими поцелуями его белое лицо. Гости вскочили, вышли из-за стола и окружили мальчика.
— Когда начнется погром, — кричал маленький Гордон, — я возьму большой колун, и я его наточу, и я выйду на улицу, как Воскобойников, и буду рубить всем хулиганам головы. И казакам я буду рубить головы, и я возьму большой колун, и я его наточу…
— Успокойся, сыночек, — плакала мать, — успокойся, мой солдатик, начальник мой…
Но маленький Гордон не успокаивался.
— Я не буду прятаться, — кричал он, — я не хочу прятаться в подвале, и на чердаке я тоже не хочу прятаться, и я не хочу…
— Ой, — вскричала мать, — мой наследник!
Она заметила белую пену на губах сына. Он упал на пороге, где стоял. Целый день нельзя было разжать его сдавленные припадком зубы. К вечеру другого дня его откачали. Он скрывался у соседей. Ему было стыдно. Но с того дня ему начали сниться и конь, и доспехи, и слава полководца. Он мечтал о мести врагам, о славе полководца и в то же время боялся крови, а военные книжки читал с отвращением. Он перестал собирать у монополек пробки. Собирание пробок у монополек было одним из любимейших занятий детей его улицы. Пьяницы покупали сотки и полубутылки водки и выпивали ее тут же, выталкивая пробку ударом раскрытой ладони в дно бутылки. В сургучовых крошках валялись пробки. Как-то у монопольки подрались двое пьяниц. Один ударил другого бутылкой по голове, другой нагнулся, шатаясь, подобрал булыжник. Собиравший пробки Гордон увидел две разбитых головы. Он увидел много крови и перестал ходить к монопольке.
