…И темно. Темно так, что не верится, что свет вообще существует…
Оставалось только чиркать зажигалкой и зачарованно глядеть на огонёк, пытаясь прийти хоть куда-нибудь.
— Твои слова меня оставят? — говорил Жорик ей.
— Видимо, да, — отвечала Наденька и улыбалась без уверенности.
Жорик молчал. И потом прибавлял:
— Но пока… радуют…
В конце концов, это даже смешно.
Коридор-коридор-коридор. Да когда, наконец, они кончатся? Туда-сюда, сюда-туда! Вверх-вниз… Вверх! Вниз! И заглядывает Жорик в комнатки, скупо зажигалкой своей светит, — хотя никого же там нет, он же знает это! И куда только все подевались? Может, ему тоже не стоило сюда приходить? Может, тут пандемия какая, а он и не знает? Глупые мысли. Но на что-то же надо отвлекаться! Хотелось позвонить маме и сказать ей:
— Алло, мама, где я?
Но не звонил. Потом.
«Я знаю: есть кружка, а есть штора. Одно из них в расфокусе, другое — нет. Так и с хорошим и плохим», — думал Жорик, идя в темноте и потирая стену плечом. (За свет здесь, видно, не платили.)
«Но если страдания выдуманы человеком, то почему они так явственны, даже если для них нет толком причин?» — думал Жорик, оборачиваясь. (Хоть глаза выдерни — ничего не изменится.)
«Стало быть, некоторым это всё нравится, они сами это выбирают… Вот и я — тоже выбрал», — Жорик уже не думал.
В одной из комнатёнок, в конце чёрного, липкого (луной только освещённого) коридора было светло (будто кто-то зажёг лампадку). Но свет этот (тихий) как-то пугал (больничное в нём что-то). И обернуться страшно. И вперёд идти — тоже. Тревога шевелилась у Жорика на душе.
Комнатка оказалась тесная, жарко натопленная. Свет был жёлтый и гнусный (лампочка состарилась). За конторкой на бесконечно высоком табурете сидела женщина, не молодая уже, но и не старая: сидела, сморщившись и склонившись — как ветка дерева к зиме, — и перебирала какие-то бессмысленные бумаги. Глядеть на неё было больно, — но на кого же ещё Жорику было глядеть?
Нет, ну если попытаться… В комнатке были сирые старушечьи шкафы, уставленные непонятными папками, костями неведомых зверушек и бюстами разных известных (но не Жорику) личностей. Трёхлитровые банки с окурками были. Книги были. Кипы каких-то бумаг были. Вентилятор был. Тряпьё было. Стклянки. Карандаши. Но не Наденька.
— Извините, — вступился Жорик робко.
— Что? Как? Вы кто вообще такой? — Женщина подняла голову в испуге и ещё быстрее стала перебирать бумаги.
Жорик ещё извинился. И ещё раз. И ещё. (Лепетал свои извинения он так быстро, что будто бы и не извинялся вовсе.)
