Михеич пришел почти под самое утро, поднялся в траншею.
— За ужином посылай, старшина, — сказал он.
Какой там ужин: чаек? Но это был не чаек.
Ходили мы с ведрами и днем и вечером: жевали несоленое мясо, хлебали горячий бульон. Не во сне ли это было?
Дождь лил без перерыва. Не обогревало и днем. Пехота, не остерегаясь, палила костры. Немцы били по ним из минометов. Своих пехота хоронила в какой-то яме, силосной, что ли. Наложат ряд, притрусят землей, потом кладут второй. У каждого эскадрона была своя яма.
Немцы тоже прибирали трупы, что лежали ближе к лесу; те же, которые валялись недалеко от нас, раскисли, разопрели, вылезали из френчей, как будто это были не мальчишки, а огромные толстяки. Дождь перестал, снова потеплело. Где-то били орудия, но далёко, у нас же все как вымерло… «Перед атакой, что ли?» — гадали мы. И вдруг мы увидели колонну солдат в трепаных шинелях, в ржавых пилотках, шагающую по дороге. Солдаты шлепали ботинками по лужам с ржавыми вещмешками за плечами. Откуда взялась наша пехота? С трудом доходило до нас, что это пришли наши, это наша пехота. Оказалось, что мы уже полдня сидели перед пустыми дотами: немцы ушли ночью.
Часа через два нас сменили. Пришел обоз, роздали сухари, сахар. Я пошел разыскивать Михеича. Он был в своем окопанном со всех сторон сарайчике, возился возле кухни, что-то приколачивал. На оглобле висели хомут, седелка, уздечка с начищенными до блеска трензелями. На оглобле же висели четыре маленьких подковки с подношенными шипами. Они тоже были начищены тертым кирпичом и золой и сверкали, как стеклянные.
Наш дивизион вышел на переформировку. Отдыхали, готовились к приему пополнения. Когда-когда, а на переформировке старшина успевай поворачиваться. Кавалерия не пехота. Там как? Дал старшина ремень солдату, пару обмоток — и загорай себе. А у нас лошадь, седло, клинок, шпоры, а в одном седле — два десятка принадлежностей.
Самое же беспокойное дело — обувь. Народ в эскадроне — разный, бывает пришлют сапоги одного размера, вот и ловчись обуть двести человек. Комбинируешь, хитришь, разрываешься на части.
Помню, прибыл с пополнением казак один, высокий, каланча каланчой.
Взглянул я на него, сердце в тоске зашлось: «Какой размер носишь!» — «Сорок пятый, товарищ старшина!»—. «Тьфу ты, — говорю ему, — как тебя в кавалерию угораздило? Шел бы в связь вместо телеграфного столба. Где я такие лыжи тебе добуду?» Пришлось брать фляжку со спиртом, бежать на склад к интендантам.
