. Там придется пройти еще через один шлюз, чтобы добраться до Кацуры. Ближе к пяти часам путешественники увидели, как появился отец маленькой выдры. Он и был перевозчиком. Его конь, на шкуре которого переливались морские отблески, превращался в выдру внушительных размеров. А его человеческие черты, казалось, изменили свою природу и, сохраняя форму, обрели текучесть, освещенные тем неясным светом, какой бывает под поверхностью воды. Было ли это следствием жизни в пустынных Южных Ступенях, где земля стала песком, а небо обратилось в море? На его лице лежала печать полного погружения, той изначальной волны, благодаря которой мы не предмет, а поток, – кто знает, на что мы смотрим, снова подумал Петрус, страдая из-за своей неспособности раствориться в струях тумана, оставившего его, несчастного и обманутого в своих надеждах, на берегу реки, где резвились ему подобные.
– Ну дела… – пробормотал он.
Фарватер открывался. Следует помнить, что все команды поступали из Нандзэна, а в Нандзэн – из Храма, а в Храме рождались из слияния стража и туманов. В те времена стражем был эльф-вепрь, разменявший свое четвертое столетие на этой службе и до мельчайших тонкостей знавший все течения своего мира. А потому все произошло в один несравненно гармоничный миг: фарватер открылся, туманы, до того поднимавшиеся к небу, свились в клубок, потом расстелились жидким ковром, на котором возникли баржи, пришвартованные к деревянным понтонам; наконец все замерло, и путешественники, следуя туманам, цепочкой двинулись за перевозчиком. Петрус, целиком погруженный в метафизические раздумья и угрюмую печаль по поводу собственного исключения из великого братства эльфов, не обращал особого внимания на то, куда он идет. Скажем больше: чтобы понять, как именно нужно грузиться на борт, ему следовало выпить чай в доме ожидания. Не отпив ни глотка и, соответственно, не получив указаний, как другие, он все сделал наоборот: вместо того чтобы встать на середине понтона с опущенными глазами и по прямой приблизиться к барже, он свернул слегка влево и, по-прежнему пребывая в хандре, бросил на туманы хмурый взгляд.
Мгновенное головокружение смело его с понтона. Раздалось жуткое плюх, заставившее всех обернуться, а перевозчика недоверчиво икнуть, но прежде чем Паулус и Маркус успели вымолвить хоть слово, он приказал им не двигаться, а сам бросил в туманы зов о помощи.
– Не бойтесь, – сказал он.
На миг повисла тишина. Путешественники, опасаясь головокружения, не отводили глаз от той точки, где исчез несчастный. Прошло еще несколько долгих мгновений, на поверхности фарватера возникло волнение, и над туманами медленно вознесся Петрус, спеленутый сетью, которую держали в своих клювах четыре серебристых дельфина. Контраст между растерянным видом белки, чей хвост, застрявший в ячейках сети, не позволял ей трансформироваться, и улыбчивой грацией огромных дельфинов был настолько разителен, что Паулус и Маркус, несмотря на все старания, не смогли сдержать веселья. Мордочка утопленника попала в петлю, и с нее, ушибленной и сплюснутой, жалостно стекала вода. Его шерстка намокла, и он походил на облезлого бедолагу, которого повесили сушиться у огня. Дельфины ослабили сеть, чтобы помочь ему выбраться на жесткий деревянный настил, и он, измученный и умирающий от стыда, рухнул на него, пыхтя, как паровой движок.
