Впереди в тумане показалась первая труба. Перед нами — первый разрушенный хатынский дом.
Развалины дома. И еще одного. Мы шагаем рядом. На плече у нее сумка. Как тогда, когда мы гуляли по Минску, Городу Солнца. Не то что тут, на кладбище в лесах. Эх…
— Но здесь нельзя! — говорит Марушка. — Это священное место!
— Понимаю… Послушай, — смелею я. — Как там твои мальчишки, твои дети?
— А что?
— С кем они сейчас? С бабушкой?
— Нет.
— А где они?
— Остались в том доме. С другими детьми и стариками. Как-нибудь выкрутятся, убегут или спрячутся. Те люди их не тронут.
— Не очень-то уверенно ты это говоришь.
— А кто вообще может быть в чем-то уверен? Хотя это часть плана, часть обучения.
— Какого еще обучения?
— Обучения науке выживать.
— Что?!
— Мои мальчики попадают в разные ситуации. Как и другие наши дети. Они с детства должны уметь с ними справляться, понял?
Я вспоминаю обезумевшую толпу, ее рев, камни, палки, взрывы петард, от которых сотрясаются стены дома…
— Но это жестоко!
— Они должны уметь выстоять. Никто не знает, что нас ждет.
— Это верно. Но ты сказала: другие дети. Чьи?
— Дети наших друзей. Всех наших друзей. Это Марк Каган придумал для них такой курс обучения. Но теперь они уже наверняка в безопасности. Вместе со своим папой.
— Что?! Я думал, твой муж — Алекс.
— Это мой брат.
Я схватил ее руку и сжал так, что она даже вскрикнула. Как ей было догадаться, что у меня словно камень с души свалился? Отправить на тот свет брата — это страшно, признаю. Но оставить Марушкиных мальчишек сиротами — такого я бы в жизни себе не простил.
Мы всё еще поднимаемся вверх, потом по черным камням идем мимо других развалин. По дороге местами попадаются колоколенки. Каменные, не деревянные. Колокола на них неподвижны, не шелохнутся даже на ветру.
— Раньше они непрерывно звонили, — объясняет Марушка, показывая на колокола.
— Да?
— В знак траура. Их электричество раскачивало. Только теперь оно необходимо для музея. Кое-кто говорит, что это сулит несчастье. А ты как думаешь?
Но я думаю только о том, как бы не растянуться на камнях.
— Наша мама пережила уничтожение Хатыни. Алекс тебе не рассказывал? Ей было семь лет. Дедушку распяли на амбаре, а остальных сожгли заживо в горнице. Мама спряталась в дровяном сарае. Ее истыкали штыками, а сарай подожгли, но она сумела как-то выползти.
Сейчас холм закрывает от нас музей. Это важно, мелькает у меня в голове.
— Ее маленький братик, который был бы мне дядей, ходил в ботинках с подметками, вырезанными из шин. Другой обуви у него не было. Мама увидела, что эти изверги близко, и говорит ему: сними, ведь резина долго горит. Чтобы он долго не мучился, понимаешь?
