Жатва — последнее усилие крестьянина. После того как яровое свезут в овины, можно расслабиться если не телом, то душой. Сушка и обмолот мало зависят от погоды. Ты снова вырвал свою долю еды и жизни у кого-то, кто вечно норовит ударить тебя засухой или дождем, застойным разливом рек или набегом полевых мышей. Сказано: за грехи… Что ж, в это лето ты, выходит, немного нагрешил.
На жатву ярового Мураши, как водится, поднялись первыми. Сушь, судя по стрижам, должна была стоять два дня. Если работать до вечерней росы, за два дня можно сделать поле. Осип сложил в телегу бараньи шкуры, котел, хлебы и всякий овощ для приварка. Он не хотел возвращаться, пока жена не свяжет последний сноп.
Телега на колдобинах потряхивала и поталкивала седоков, подначивая на запойную работу. От восходящего солнца обильно летела паутинка.
Путь до осиновой рощи был так похож на весенний, что Осип и Максим не удивились, увидев у поворота черного мерина: все совпадало, и совпадение успокаивало, давало повод ожидать, что жатва пройдет так же благополучно, как и сев. Вот только мерин отощал — Корнил Шанский загонял его за лето.
Осипова жена скромно прикрылась от Корнила платком.
— Куды господь несет?
Покуда Осип кланялся и объяснял, из рощи вышли два холопа с боярского двора в Сергаче. У них был унылый вид людей, привычных поступать противно совести.
— За тобой пятьнадесять четей золы, — мертвым голосом перебил Шанский.
— Осударь! Да я ли не возил… А в Нижний ездил по твоему наряду!
— Ныне наряд иной и мера. Штоб к пятнице было на майдане.
— Яровое пожну, — не примирился Осип, — тады поеду жечь золу. А не пожну яровое, то не поеду.
Холопы подошли к телеге и вывернули из нее котел, рассыпавшиеся хлебы и туеса с приварком. Максим без умысла хотел удержать ее, но был мимоходом сбит наземь.
— Ишо и батоги получишь, — не возвысил голоса Корнил.
Максим изумленно смотрел на холопов. Они были до иудиной зелени измождены своей работой. В ближайшие дни им предстояло вывернуть множество телег. Майданы ждали золы, словно египетские звери крокодилы, сжиравшие, как говорили, сами себя с хвоста.
— Что ж ты, осударь, мое животишко под корень рубишь? — горько спросил Осип. — Оно едва укоренилось. Я ведь хлеб еду жать. Хле-еб!
Корнил молча ударил нагайкой мерина и вскользь — кобылу Осипа. Та проволокла опрокинутую телегу и остановилась в полном изумлении перед безумием людей: зачем таскать телегу вверх колесами?
Холопы пеши бежали за неторопливо трусившим мерином, как в боевом строю.
