Приказчик же Корнил Шанский не первую неделю прикапливал на мужиков запасы злости. Она ему сгодится, когда он станет исполнять новое указание боярина.
Борис Иванович Морозов дороже хлеба, меда и вина ценил едучую калийную соль, добываемую из золы, — поташ. На ней он получал до тридцати копеек чистой прибыли па пуд. Казна скупала поташ и отправляла за границу: голландские стекольщики, английские текстильщики и мыловары испытывали постоянный поташный голод. Приволжские леса переводились на золу, зато из привозного серебра Монетный двор шлепал копейки. Вечно голодная война сжирала их.
Морозов выговаривал приказчику в письме, что прошлым летом он поставил мало поташа. Придется увеличить «меру» — норму золы на человека. В поташные майданы спешно подбирались работные люди, которых можно было бить батогами и крючить в «огибях» — рогатках, надеваемых на шею. Золу к печам возили крепостные — так было выгоднее. Боярин добавлял в письме: «А котору золу худу привезут, тех бить батоги и ту худу золу велеть высыпать у них наземь».
Весной боярин слал иные письма: «А коли на меня доведетца пахать земли побольше, и крестьян велеть загнать и на меня заставить пахать дня 3 или 4 или сколько доведетца. А после того крестьянам дать пахать на себя дня 2, чтоб у них пашня не залегла. А в жнитво и сенокос тоже на меня работать загнать всех вдруг…» Исполнительный Шанский выбрал все летние сроки барщины, на золу времени почти не оставалось. Крестьяне взвоют и побегут, как только он поднимет «меру» золы. Но если промысел сорвется, лучше уж сразу вешаться…
Лето утекает безоглядно, подобно беглому холопу. Помедлишь и поленишься — потеря, зато любое твое усилие и плод его падают как бы в железную кубышку: вот выкормил телка на мясо, сметал сено, собрал скудные, как и ожидалось, озимые. Не упустить продернуть репу, не единожды прополоть гряды на огороде. Приказчик велел набрать малины для красного меду — бабий день на боярина записан. Некогда оглянуться на восход, перекреститься. Еще неделю яровые перестоят, осыпются.
Максим в то лето жил особенно нетерпеливо. Соки, в нем забродившие, кидались не в дурную кровь, а наполняли смыслом всякую его работу. Сено невесомо взвивалось на вершину стога, перышком летал топор, земля под сошником казалась легкой и рассыпчатой, как каша, притомленная в печи. Мужающее тело, ум и сердце согласно готовились к нелегкой и сладкой жизни хозяина, отца. Трудилась в нем сама природа, преступно и опасно было удерживать, травить и гнуть ее.
