Сначала Летта дала Крахену прочесть записки её отца. Потом Олаф рассказал все их приключения с момента появления девушки на станции ветряных перевозок, упустив, впрочем, момент с песней Мракнесущего и заданием Имперского Совета для Миллиума Сверча. Неизвестно, знал ли что-то хозяин дома о тёмных жрицах, но уточнять он ничего не стал. Версия о меркантильном расчёте нелюбимого жениха его вполне удовлетворила.
Крахена весьма заинтересовал сундучок Ворова, и он попросил его принести. Молчаливая служанка управилась с этим быстрее, чем кто-либо из молодых людей, а потом вышла из гостиной.
— Итак, что тут у нас? — с любопытством естествоиспытателя принялся перебирать склянки учёный.
Олаф невольно поморщился, припомнив запах алой жидкости, и взглянул на все ещё белоснежный кончик своего пальца. Летта же пахла тревогой, она не отрывала глаз от пола и ожидала вердикта Крахена с той же надеждой, что некогда — помощи Моргера Тута.
А учёный искренне восхищался содержимым склянок. Его красивое лицо разрумянилось, глаза горели. Для него сундучок Ворова оказался настоящим сокровищем.
— Это же сколько денег! Сколько затрат! — восклицал Крахен. — Если караванщик приобрёл снадобья только для своих нужд, то немудрено, что ему не хватило средств ни на что другое! Гляньте — это, — он показывал на голубую жидкость, — универсальное обезболивающее. Достаточно одной маленькой капли на бочку воды, чтобы вылечить ревматизм у страждущих всего королевства. А это, — изумрудная склянка, — противоядие ото всех растительных ядов. С обесцвечивающим раствором вы, похоже, уже познакомились оба, — мужчина мельком глянул на палец Олафа. — И ранозаживляющее, и омолаживающее, и разглаживающее шрамы. Самое главное, что тут есть не только готовые средства, но и комбинаторы к ним!
Юноша, признаться, не понимал восторга. Но новый знакомец напомнил ему старшего брата, когда тот разглядывал книги с чертежами машин и приборов. Омциус мог делать это часами, издавая непередаваемые восклицания, кидая обрывочные реплики, и выглядя при этом совершенно счастливым. Так и от Крахена сейчас исходил запах счастья: материнского молока, чистой воды, свежего хлеба. Он перебирал склянки, как любимые игрушки, восхищался чистотой цвета или составом взвеси. Наверное, не удерживай его собственное тело и вежливость, учёный бы уже кинулся к себе наверх.
— Чудесно! Замечательно! — периодически слышались его возгласы. — Вы только посмотрите! Это же уникальный сундучок!
