Герхард потрепал бородку Арсения Егорыча, но Арсений Егорыч уже справился с рождественским наваждением.
— Сегодня никак нельзя, господин Ёкиш. Баня.
— Банья? Сауна? Мне ест аух?
— Непременно, господин Ёкиш. Завтра спозаранку побежит Филюшка в Небылицы. А там и твои за тобой прикатят, господин Ёкиш.
— Гут, майн мюллер. Давай-давай сауна!
План помывки Арсений Егорыч разработал еще с утра. Первым, как непривычный к русскому жару, должен был идти офицер. Спинку потереть гостю выделялась, по стародавнему обычаю, Енька. Филька должен был мыться следом за матерью, и напоследок в нагретую баньку париться шел сам Арсений Егорыч с Полиной, чтобы на полке не торопиться да чтобы с полка через немногое время — в постель.
Арсений Егорыч втолковал Ёкишу, что прислуживать ему в бане будет Енька. Обер-лейтенант не удивился и кобениться не стал, только порозовел по-поросячьи и выговорил, поглаживая Арсения Егорыча по малахаю, длинную немецкую фразу, из которой Арсений Егорыч с удовольствием разобрал несколько раз повторившееся ласковое словосочетание: алте шпицбубе[4], нечто вроде: ах ты, шпец будешь. И то ладно.
— Пойдем-кось в избу, господин Ёкиш, собираться пора.
Енька противиться поручению тоже не стала, сама выбрала на сеновале веник, в сундуке выкопала драный, однако чистый, шерстяной носок, примерила на ладонь.
— Ты че? — присмотрелся к ней Арсений Егорыч. — Мочала тебе нет?
— Сам озаботил, батюшко, а я-то уж знаю, как господ мыть.
— Изучала где ни то? Гляди, тебе виднее. Надо, чтобы их благородие доволен остался. Гляди…
— Погляжу, постараюсь, батюшко.
— То-то, — еще раз наставил ее Арсений Егорыч, — дело серьезное.
Отмерив и отрезав суровой ниткой кусочек праздничного мыла, заполдень спровадил их Арсений Егорыч в баньку, а сам у окна начал обмозговывать перекройку жандармской шинели Полине на пальто. Покрутил шинель так и этак, но дело что-то не шло, потому что Полина предстоящей обновой не заинтересовалась, ушла скучная в спальню, в запечье, Филька больше пуговицы разглядывал, чем шов держал, и пороть одной рукой надоело. Золингеновское лезвие, когда-то подаренное ему Павлом Александровичем Рогачевым, Арсений Егорыч берег, использовал лишь для послебанного бритья, а такие работы, как вот порка, производил наточенным сапожным ножом. Получалось не хуже. А тут, когда заехал он из-за Филькиной невнимательности на сторону, захрустела цельная ткань, Арсений Егорыч решил, что праздник нынче должен быть полным, хряснул Фильку для порядку по шее, велел прибрать шинель и пошел к Полине.
