— Пан сотник! Ну, скажите, сколько, я заплачу вдвое. Мне только до Балты.
— Воевать нужно, а не забивать станции.
— Разве без меня уже не обойдутся на войне?
— Обойдемся! — Повернулся и пошел.
Ни жалобные вопли шапочника, которые слышались еще долго, ни выстрел, донесшийся затем из оврага, его уже больше не волновали. Но сейчас в нем вспыхнула бешеная ревность к этим хлопцам. Он жадно взглянул на перепуганную Нину Георгиевну, потом опять на угол вагона и с угрозой сказал:
— Пусть только посмеют… Нет, вы не бойтесь…
— Я не знаю, как вас благодарить. Вы только подумайте, что бы они…
— Простите, пани, вежливость не в ладах с войной.
— Но вы спасли меня, пан сотник!
— Ну, оставьте, успокойтесь.
— Теперь мне не страшно.
— Вы и в этом вагоне спрашивали?
— Я не могла открыть дверь. Но он бы сам вышел поискать.
Ветер метал ее душистые, с тонким ароматом волосы, выбившиеся из-под шапочки, и кидал, как жаркие лучи, ему в лицо. И сотника вдруг, как пламя, охватило неудержимое, жгучее, полное буйной силы желание прижать эту беззащитную, хрупкую, как снежинка, женщину к своей груди, утопить в ласках, разметаться по степи и наперегонки с диким ветром сорваться с земли и растаять во мгле.
Он с силой хрустнул всеми пальцами и, задыхаясь, бессвязно залепетал:
— Успокойтесь, Нина Георгиевна, ну, я вас прошу, ну, я прошу…
Рука, вздрагивая под бешметом, приблизилась к ее талии, но Нина Георгиевна, гибко изогнувшись, отступила на шаг и с испуганным видом уставилась на сотника. Он, тяжело дыша, шагнул за ней, но вдруг весь задергался, резко повернулся к ступенькам вагона и, насильно вытаскивая из самой глубины хриплые слова, проговорил:
— Хотите пройти в этот вагон? Может, найдем его…
Она нерешительно поднялась на ступеньки и взялась за холодную ручку двери. Ветер с дикой силой подхватил ее платье и, как облачко дыма, закружил в желтых блесках. Две стройные ноги в тонких чулках на мгновенье вырисовались перед глазами Лец-Атаманова, как два языка розового пламени, и снова обожгли его мозг. Сотник, уже не владея собой, тоже вскочил на ступеньку и с силой прижался к округлому плечу Нины Георгиевны. Под их напором дверь распахнулась, и они очутились в освещенном коридоре. От обиды лицо Нины Георгиевны покрылось красными пятнами.
— Чем же вы отличаетесь…
— Кто там? — перебил ее голос из купе.
Лец-Атаманов, закусив до крови нижнюю губу, обмахнул ладонью, как платком, побагровевшее лицо и, прислушавшись, из какого купе невнятно доносились голоса, ответил:
