— Да перестаньте же, черт вас дери, — огрызается Алексей. — Надоели хуже горькой редьки.
— Надо-ел?.. Гм, ну, тогда я, пожалуй, не буду, мне совершенно все равно любить иль ненавидеть, мне все равно.
— Рогнеда Владиславовна, — шепчет Алексей, — не могу я, сил нет, ей-Богу! Как буду жить? Что мне делать?
— Я не знаю! — вполголоса отвечает она.
Он безнадежно замолкает.
В темноте шаги идущих гремят глухо и тоскливо, шпоры фон-Книппена монотонно позвякивают.
Едва Рогнеда приходит домой, как начинается ливень. Тысячи маленьких детских ног суетливо стучат-гремят по железной крыше особняка, а чьи-то скорбные голоса сливаются в один протяжный вопль.
Рогнеда медленно раздевается, зажигает свечи у пианино и садится играть.
Тишина комнаты нарушается тоскливыми мелодиями. Беготня детских ножек на крыше на миг прекращается. Тысячи суетливых детей приостанавливаются, прислушиваются к тому, что делается внизу, в комнате, — и вдруг стремительно проносятся от края и до края по грохочущему железу покатой крыши, струящей потоки дождя.
Гипсовый Мефистофель, плохо освещенный огнем двух свечей, кривить рот, безмолвно хохочет и хитро улыбается.
Для тебя, мой лазоревый Тар,
Приняла я людскую красу,
Расточила всесилие чар,
Колдовала в священном лесу…
— поет она тихо и жалобно. Голос у нее слабый, на иных высоких нотах кажется, что она задыхается от утомления.
Ты отверг меня, лунную дочь,
Золотую богиню серпа,
И напрасно к тебе в эту ночь
Пролегла небесами тропа…
И опять в памяти выплывают черные лебеди, и опять далекое детство, как светлый сон, вспоминается с печалью и томлением.
Белые пальцы перебегают от клавишей к клавишам медленнее, слова песни вылетают из груди, чтобы тотчас угаснуть-умереть. И черною птицей бьется душа…
Струны немеют. В комнату входит отступившая перед звуками тишина; Рогнеда неподвижно сидит на табурете и прислушивается к беготне детских ножек на крыше, к рокоту стекающей по желобам воды.
— Почему вы не уедете отсюда? — думает Рогнеда.
— Куда же я уеду?
— Куда-нибудь.
Рогнеда резко откидывает назад голову. Нет, нет! Нельзя так думать, думать-говорить с собою. Это нечто вроде убегающей мысли Ковалева, это безумие, — думать надо иначе:
— Почему я не уезжаю отсюда?
— Да потому что мне некуда уехать. Куда я уеду?
— Куда-нибудь.
Она сильно ударяет пальцем по клавишу, чтобы звуком пересечь состояние оторванности от себя. Но не помогает. Странная девушка сидит у пианино, очень странная — красивая, печальная, зовут ее Рогнедой, она сейчас пойдет спать, увидит сны, а может быть, и не увидит; утром будет пить кофе и…
