…Ковалев показывает свои этюды. На Рогнеду смотрят с холста и с бумаги бледные, бескровные лица, немощные предметы. «Господи, как все это бездарно!» — думает она, но вслух хвалит:
— Я люблю ваши работы, Георгий Глебович.
И она не лжет: конечно, все это бездарная мазня, но что из того — каким радостным светом загораются глаза Ковалева, когда он говорит о живописи, об искусстве, как он светел и прекрасен тогда.
— Да, я люблю ваши работы, Георгий Глебович.
Он торжествует, он не замечает ни насмешливой улыбки фон-Книппена, ни презрительно сжатых губ Тихого Ужаса, ни зевка Долбни. Но Алексей разбивает его очарование.
— Очень скверно, Жорж, я думаю, у тебя абсолютно нет дарования. Брось, поступи на службу, все равно, где гнить — за мольбертом или за канцелярщиной. Все одного черта стоит. Ты прости, что я груб, но только тебе надо бросить, ты не художник. Я тебе это давно хочу сказать.
— Нет, почему же? — усмехается фон-Книппен.
Свеча в руке Ковалева колеблется, стеарин капает на пол.
— Ты думаешь?
Он гасит свечу и ставит ее на стол.
— Может быть, может быть…
Ходит по комнате.
— Может быть…
Останавливается перед Рогнедой:
— А вам нравится?
— Да.
— Трудно на каждый вкус угодить! — насмешливо утешает его фон-Книппен, крутя усы.
На стене вырисовывается силуэт Ковалева — громадная голова, черное расплывшееся туловище. Гигантская голова колеблется, меняет свои очертания, — то с длинным уродливым носом, то с какими-то рогами, то одно круглое, мучительно — однообразное пятно.
— Георгий Глебович! — вскрикивает Рогнеда. — Смотрите, какой вы на стене страшный…
Ковалев повертывается, тень изменяет свои очертания.
* * *
Когда горланят первые петухи, гости расходятся.
— Приходите ко мне завтра! — тихо говорит Рогнеда Ковалеву. — Поговорим.
— Хорошо. Спасибо.
Он крепко пожимает ей руку.
— А меня не зовете? — усмехается Алексей.
— А меня? — спрашивает фон-Книппен.
— А меня? — гудит Долбня. — Чем я хуже других? Тихий Ужас молчит.
— Все! Все! — смеется Рогнеда.
Выходят на улицу.
Ночь темна беспросветно. Фон-Книппен шагает впереди, освещая дорогу электрическим фонарем.
— А варенье у них хорошее! — задумчиво говорит Долбня. — Вообще, Пелагея Евтихиевна — женщина полезная для человечества.
Рогнеда идет под руку с Алексеем.
— Алексей!
— Ну?
— Вы сейчас домой?
— Да.
— Спать?
Алексей медлит с ответом.
— Не знаю.
— Алексей, вы не мрачнейте, голубчик… Не стоит.
Алексей молчит.
— Осенняя ночь подобна доброй касторке, — угрюмо философствует Долбня, — она отвращает от хороших мыслей.
