ты - центр освещенного круга,
в котором лица вещей кажутся ближе
и вместе с тем дальше, словно они стоят
с дымом лесных пожогов в глазах
и смотрят на звезды.
Когда час мой пробил,
я сложил все вещи в рюкзак
и отправил свое тело
из леса домой,
но душа моя навсегда осталась там,
в лесном одиночестве. И стихи мои
пьют корнями силу и соки
из каменистой почвы Фьеллскугена.
Если летним вечером ты остановишь машину
и выйдешь на избитый волнами берег
озера Верен, я увижу тебя
глазами леса
и ты услышишь, как я обращаюсь к тебе
тихим голосом лесного шелеста.
Я пишу о праздничном великолепии вечернего неба,
вознесшегося над приземистыми буднями,
я прикасаюсь к гуще сосновых веток
осторожными пальцами ветра.
Тебе никогда не утолить
свой вечный словесный голод, никогда
не выразить голос, витающий
в безмолвии вещей.
Случалось, ты находил верное слово, но
этот праздник длился недолго
и не мог насытить тебя,
так лисица, упорно разгребая наст,
хватает наконец тощую полевую мышь -
и жадно глотает крохотный теплый комочек
среди белой вечности
зимнего голода.
Шорохи леса - это
мысли души,
покинувшей свою оболочку
и летящей
по звездным тропинкам Вселенной.
Эта могущественная душа всего сущего
думает день и ночь
и о мышиных следах на свежем снегу,
и о связи планет с Солнцем,
и о вечности,
не прибегая
к корявым человеческим словам.
"Моя захолустная жалкая жизнь..."
Моя захолустная жалкая жизнь -
пламя спички,
что трепещет испуганно
ветреной ночью,
прикрытое ладонью господней.
Зато при свете этого робкого огня
я видел ладонь
господа бога.
Она была жесткая, грубая
и натруженная,
как ладонь человека, поднявшего целину,
который стоит вечером у своего поля
и очищает метелку овса,
чтобы узнать, хорошо ли зерно.
Глубоко в своем сухопутном сердце
я слышу далекий могучий шум моря.
Точно так же слышится он
в легком шелесте
болотной осоки
на горных пустошах.
Тени лежат на земле,
отбрасывая длинные ели.
Крику эха
жалобно вторит гагара
на темной воде. А я вишу
вниз головой
в мировом пространстве,
обезумев от холодного света.
Мету развевающимися волосами
раскаленные добела звезды.
Пахнет паленым. Сила тяготения
обеими руками держит меня
за щиколотки. Бог, подобно водяному,
с плеском поворачивается
в глубине подо мной.
Но вот лица моего
касается мокрая хвоя.
Опрокинутое мироздание
возвращается на свое место. И я стою
поразительно трезвый и деловой,
как будто я сноска
к модернистскому стихотворению.
Когда стихотворение, которое я всегда мечтал написать,
