Что-то неуловимое. Какой-то намек,
неясное движение
во мраке сердца,
скрытое словами.
Так в детстве:
темными августовскими вечерами
тебя посылают на выгон за лошадью.
Ты слышишь тяжелый стук копыт,
чувствуешь дыхание, такое горячее на мокрой траве,
но тело лошади сливается с тьмой,
и небо шуршит летучими мышами.
Ты стоишь в растерянности и
тщетно пытаешься взнуздать
самое ночь.
Ты никогда не задумывался над словами.
Сквернословил и ругался яростно,
если опрокидывался воз с бревнами или
топор взвизгивал на булыжнике. Но
когда в лесу напевал теплый сухой ветер
и синий поток весенних небес
лился водопадом сквозь сосновые кроны,
ты что-то бормотал, осторожно и застенчиво,
как папоротник в расселине скалы.
Странно было видеть тебя в такие минуты,
твое бугристое суровое лицо
так чудесно смягчалось, словно я видел
твое отражение,
переливающееся на ряби
тронутой ветром воды.
Никто не может год за годом
ощущать под ногами дрожь древесных корней,
слушать, как снег, белоус и вереск
с шепотом ластятся к ногам,
и не потеплеть при ветре.
Ничего, брат,
пусть мы, незаметные, копошимся здесь,
на болотных гатях,
пусть сапоги наши измазаны илом
и в уголках рта высечены руны надежды -
зато у всех у нас есть
своя усадьба на звездах.
Величие человека в том,
что его упования больше его самого.
В зеленой тени
по ту сторону серых, как камни, слов
стоит на коленях немой тигр
с сажей на веках
и смотрит на Солнце.
Еще сохранились в мире большие леса, пока еще сохранились.
И мягкая трава.
И ветер.
Но не пытайся понять
язык ветра,
ты только заразишь его собой.
Человеческие истины сплетены из лжи,
не вкладывай их в уста ветра.
Странно думать, что береза
с дождем в листве,
к которой я прислушивался
ветреными ночами, тропинка
на пустоши недалеко от дома, скамейка,
которую я смастерил из расщепленной сосны, -
все эти скромные вещи, что окружают меня,
останутся жить
еще долго
после того, как я арендую
два метра на кладбище...
Вещи
никогда не горюют о нас.
Даже этот маленький голубой стол,
за которым я писал, выкроив минутку,
не будет грустить обо мне.
- Ты веришь в бога?
- В бога? Как сказать... Пожалуй, нет.
Я верю в то, что открывается кроту
сентябрьской ночью, когда он
сидит, высунув подслеповатую мордочку
из своих черных катакомб,
шерстка его запачкана землей
и лапки-лопаты кротко покоятся на краю норы.
А над полями, где чернеют покрытые росой кротовьи кочки
и проклятия крестьянина висят в воздухе,
