Заржавленный плуг в крапиве
под въездом на сенник и позеленевший
медный колокольчик на крючке в конюшне
с языком, запечатанным паутиной.
Пустынно и тихо.
Мертвенно-бледная тень запустенья
на полях, где осот и дудник
ржавеют под осенним дождем.
Единственное, что нынче растет на усадьбе, -
это несколько стеблей овса
под кормушкой для птиц у окна дома,
где двое забытых стариков
еще цепляются за жизнь,
угасая, как угасает на ветру
струйка синего дыма из трубки.
Мертво и пусто.
Единственная надежда -
отсутствие всякой надежды.
Неуязвимое равнодушие,
взирающее на светлый холодный дождь,
поливающий склоны.
Вечереет, на закатных небесных просторах
горит звезда,
бледная, словно болотный цветок.
Еще несколько мгновений вечности
люди на Земле
будут называть ее Арктуром.
Ты одеваешься по погоде, но как дорого
обходится тебе эта зимняя одежда:
робкая ласка
самой нежной из ближних
испуганно коснулась тебя,
а ты и не понял, что тебе была оказана милость.
Легкая, словно пушинка, несомая ветром,
тихая нежность погладила твою щеку,
но ты в своей серой сермяге трусил дальше,
думая, что и это
лишь снежная крупа.
Дождись часа закрытия. Дождись,
когда погаснут огни
в шумных трактирах
и швейцар с поклоном проводит последнего
именитого гостя.
Тогда
будни расстегнут крючки
на засаленном фартуке
и тихонько уйдут через черный ход.
Они пойдут по притихшим дорогам
под звездной метелью,
чтобы застать тебя дома.
И вдруг
засверкает свет, вдруг
ты увидишь
все, чего прежде не видел...
Серость отступит перед блеском
старой геральдики:
будни - это князь, живущий в изгнании,
привратник голубых кровей.
