— Солдатики! Помогите городовиков одолеть!
Впереди разъяренная толпа, словно спеша разрядить накопленную за долгие годы ненависть, штурмует полицейский участок. Двери его наглухо заперты.
Грохот прикладов по дверям участка.
— Выходи, фараоны!
— Выходите, а не то перестреляем!
Двери не выдерживают. В них, тесня друг друга, врывается сразу множество людей. Дребезжат разбитые стекла. Из окон летят папки, из них выпархивают бумаги. С грохотом ударяется о мостовую выброшенный из окна портрет царя в золоченой раме, она раскалывается, десятки рук тянутся к портрету, рвут его на части. Из дверей участка выводят испуганного городового в расстегнутой темно-синей шинели, болтается на плече полуоторванный витой, из шнура, красный погон. Мастеровой в до блеска замызганном полушубке подскакивает к городовому, с размаху бьет его по скуле, городовой испуганно шарахается. Кто-то кричит:
— Товарищи! Нельзя самосудом! Соблюдайте революционный порядок!
— А они меня — знаете как? — мастеровой рвется к городовому, замахивается снова, но его оттесняют.
Из участка выталкивают еще нескольких городовых и последним выводят пристава в серебристо-голубоватой офицерской шинели, голова его обнажена, он испуганно взывает:
— Господа, господа!..
— Нет теперь господ!
Городовых и пристава берут под конвой парни в полушубках и студенты с красными повязками на рукавах, уже успевшие вооружиться отобранными у полицейских шашками и револьверами. Кто-то из толпы показывает на понуро бредущих городовых:
— Ишь, жизнь перевернулась! Под ихними же селедками их ведут!
…И снова людская волна, алеющая бантами и флагами, несла Кедрачева и его товарищей по главной улице. Пробравшись через чердак на крышу банка, сбивали прикладами с фронтона черных двуглавых орлов, сбрасывали их под ликующие крики толпы. Потом шли к городской тюрьме, освобождали политических. Затем, сгрудившись вокруг извозчичьей пролетки, которая стала трибуной возникшего митинга, слушали ораторов, поочередно взбиравшихся на сиденье пролетки. Ораторы говорили разное. Одни — о том, чтобы требовать от нового правительства, как только оно образуется, быстрейшего окончания войны. Другие, наоборот, призывали отдать все силы войне до победного конца. И тем и другим хлопали. И Кедрачев задумался: одно дело было воевать невесть за что, за царя Николашку, который чего-то не поделил со своим сватом Вильгельмом. А совсем другое — против этого же кайзера теперь, чтоб не покорил России, ставшей свободной.
