…Когда мне было двенадцать, мы пошли с отцом на Нургуш, вышли ещё в темноте, чтобы до ночи прийти на Зюраткуль. Реки из света по спящему городу от фонарей кончились, у пруда — темным-темно, но я-то знал — там домишки. Как же живут, в таком мраке? Теперь я знаю, что в доме ближнем ко мне спал тогда «Юрий Иваныч», было тогда ему лет двадцать пять — он был уже «белазистом» и зарабатывал — другим не снилось. Только энергии в нём было столько, что и того было мало. Он торговал чем сумеет — тканями или штанами, скупал иконы в деревнях. Когда потом началась «горбостройка», он вдруг купил швейный цех, потом ещё магазины. Я с ним тогда пообщался — глаза большой доброй умной собаки. Ну а отец был тогда за него, как-то его продвигал в исполкоме. Вскоре за ним потянулись, кто может. Вот только город расти перестал, и у людей стали меньше зарплаты. Хоть, правда, личных машин стало больше, только попутчиков брать перестали.
…Тот год запомнился солнцем — его тогда было много. Глупый базарчик дурной перестройки просто дошёл до предела. Якобы, вдруг, неспособность всего государства по производству продуктов — всё стало вдруг по талонам. А в телевизоре — марш непонятных пламенных лиц-демократов (как, например, тот Арсентий), некий Верховный Совет — их выбирали, наверное, домохозяйки — пена наивности, дури, …да ещё несколько всплывших потом либералов — эти-то знали, чего затевают. Все там как будто решали вопрос во дворе, где сделать автостоянку. Гордой загадкой в начале казался лишь Ельцин, но я запомнил, в начале июня он что-то стал говорить на трибуне — я попытался примерить его выраженье лица и как-то сдулся.
…Вскоре приехали к нам на Урал, и мы сидели с отцом на ступеньках, на даче. Раньше я с ним «за политику» не говорил. Тут же, как про любопытный «прикол», сказал, что Ельцин — не тот, за кого принимают. Отец не согласился — «Он наш, уральский, он всё понимает». Мы с ним поспорили, но что-то нас отвлекло — «Договорим потом, позже». Но как-то всё не пришлось. А потом его не стало. И, вот что странно, мне до сих пор ещё хочется что-то ему доказать, как будто это имеет значенье.
Дальше, предчувствия не обманули — шулерство спойлерской политсистемы из псевдолидеров и псевдопартий… И ещё то, что досадно — разум, он разный для каждого типа сознанья и подчинён интересам.
Эмпатия
…Два друга с детского сада — может быть их затянул другой двор, но классу к третьему мы отдалились. И в школе я оказался слегка в стороне ото всех — в одном пространстве, но только не вместе. Я не был замкнут в своём, но и чужое меня не цепляло. Когда стал много читать, я поднимался по лестнице на марш повыше, чем верхний этаж, на широченный такой подоконник — гул школы весь оставался внизу, а вдалеке за окном видно гору. Гора менялась в течении года — то становилась зелёной, то белой. Лучше всего на ней было пятно, будто овал на Юпитере — там был сплошной монолес (может быть это берёзы), оно иначе желтело и выделялось на фоне покрывших всё сосен. Под подоконником была труба отопления, и было очень приятно сидеть в час пятнадцать минут — что хочешь — думай, не думай, можешь читать, и ты ни с кем не столкнёшься. Так почти все перемены. Был ещё двор, но только он, как семья, не относился ко внешнему миру.
