Отслоятся листами стихи, словно мертвая кожа
древних ящеров, бивших хвостами в станок Гуттенберга.
И когда я взлечу, то пойму, что полет не возможен
из-за крайней полярности рвущихся в сердце энергий.
И когда я качнусь, уцепившись ногтями за вечер,
утянув за собой небосвода измятую простынь,
мне откроется пропасть бессмысленных дел человечьих,
словно вклеенный в книгу Иова аляпистый постер.
Будет гнев — затаившийся блеск восклицательных знаков,
превращенных в штыки для ведения ближнего боя.
И на выставке язв в галереях тифозных бараков
победит расписавший вселенную собственной кровью.
Это мой океан, я оставлю ему завещанье
в золотой чешуе новорожденной дочери-рыбы.
Но пока я стою у парадного входа с вещами
и смотрю, как ушедшие первыми встретили гибель.
Это древнегерманское племя сикамбров на Рейне,
истребленное метлами дворников Римского папы,
вдохновило безумием гений разумного Гейне
на зачатие мира в лицейской тетради арапа.
Это он, синеглазый цветок абиссинских эмиров,
выткал русскую библию вязью посмертных видений.
И апостол его — тот, которого выбил Мартынов,
и его откровение — вспоротый в морге Есенин.
Там ли мой океан? Мне хотелось бы жить в Кишиневе,
под зеленою лампой, шутя, сочинять эпиграммы
на вульгарных богов, чьи богини торгуют любовью
возле пьяцца Сан-Марко, где в обморок падают фавны.
Там ли тина моя, там ли гнезда бирманских рубинов,
что — как все неживое — явились от кончиков пальцев
обреченных поэтов, замысливших явку с повинной
приучить к адюльтеру с отчаянным воплем скитальца.
Но опять победит расписавший вселенную матом.
Станут гнев и любовь просто кадрами камеры «Кодак».
И по вечности слов сиротливо протащится атом,
превращающий пьяную кровь в минеральную воду.
Если в этой воде суждено мне открыть океаны
беспредельной любви и вулканы кипящего гнева,
я готов умереть у парадного входа в нирвану,
чтобы с первым похмельным стаканом вернуться на землю.
И взлететь, и опять осознать, что полет не искусство,
а прыжок из окна — драматурга почетное хобби,
выстрел в собственный глаз, обостряющий прочие чувства,
о которых мы ведали, плавая в женской утробе.
И качнуть элерон плавника, уповая на ветер,
на мгновение гневом замедлить период паденья,
и увидеть — за миг до того — наступление смерти
от любви — в череде незамеченных жизнью рождений.
