Неформат - Андрей Владимирович Ханжин

Может мы и не люди вовсе. Может быть мы нечто такое, что только внешне напоминает людей… Может мы чьи-то видения, вырвавшиеся из колонии снов. Нерасписанные холсты. Невысказанные стихи. Стёртые временем ноты. Прах осенней листвы, просыпанный сквозь женские пальцы. Вино, превратившееся в уксус, в яд. Шершавая ржавь вечерних крыш. Взрывная пудра. Медленные боги. Дождевые пятна. Может быть…

Если бы Солнце находилось под землёй, то ночные города сверкали бы пулевыми отверстиями, сквозь которые рвались бы в вечную тьму искры бушующего пламени. Ангелы стреляли в Новосибирск тремя очередями — одной длинной и двумя короткими. Сверху, из иллюминатора заходящего на посадку «ТУ-154», это было видно отчётливо. Огромный город распластался в тайге, словно пробитая раскалённым золотом мишень, по которой, будто механические насекомые, ползали подвижные бруски последних автобусов, лавируя между неподвижными брусками жилых домов. Самолёт дважды встряхнуло, прежде чем пилот навёл его на язык посадочной полосы. Тьма, огни, раскалённое золото, подвижные и неподвижные бруски стали стремительно сливаться в единый неразличимый пейзаж. И один только фонарь на каком-то безымянном пригородном полустанке, чуть раскачиваясь на мартовском ветру, был виден ясно, словно великий мастер решил запечатлеть его одинокое бытиё на фоне безликого месива общей жизни.

Шасси коснулись вымороженного до сухости бетона и, чуть пробежав, замерли посреди полосы. Устало выдохнули турбины. Опрятная внешне и помятая внутренне стюардесса хрипло сообщила засуетившимся пассажирам, что за бортом минус двадцать семь и порывистый ветер. И, улыбнувшись, исчезла. Человеческое содержимое салона, шурша ручной кладью и невнятно переговариваясь, сползлось к выходу, потекло под ночные двадцать семь, и скоро рассеялось, навсегда исчезнув и из памяти, и из этого повествования. Одна лишь смятая сигаретная пачка, брошенная кем-то у трапа, напоминала о том, что здесь ещё недавно были люди. А хорошими ли были эти люди или так себе — какая теперь разница.

Телеграмму, посланную Филином из Владивостока, скрипач Джим не получил и получить не мог. В то время, когда старуха-почтальонша, покряхтывая, материла звонок его квартиры, он и с ним некто, по прозвищу Ихтиандр, направлялись из ресторана гостиницы «Обь» к лифту, ведущему на жилые этажи, к номерам. Двухметровый, жилистый, с побитым шрапнельной оспой лицом, Ихтиандр торжественно шествовал, охватывая своими лопатообразными ручищами восемнадцать бутылок чудовищного портвейна туркменской марки. Скрипач Джим, заплетаясь ногами, понуро брёл вслед за великаном, уцепившись мизинцем за ременную петлю его обвисших штанов. Вздрагивающая от внезапных пробуждений администраторша никак не отреагировала на эту, в общем, обычную для данного заведения процессию. Из приоткрытых дверей гостиничного ресторана вырывались громкие, однообразные звуки, сконструированные при помощи музыкального синтезатора. Пять или шесть хмельных голосов нестройно подпевали ресторанной вокалистке. В Новосибирске гастролировал ансамбль «Мираж». И теперь, после изнурительных концертов, сотрудники этого странного ансамбля вынуждены были участвовать в торжественной попойке, организованной местными феодалами, утомлённо выслушивая песни из собственного репертуара, но в исполнении ещё более кошмарном.