Переулок у Петровских ворот, где одиннадцать лет жил Иван Константинович, был, в общем, в стороне от событий. Несколько успокаивало то обстоятельство, что в ста шагах от дома находился районный комиссариат милиции. Однако в самом начале событий милиционеры куда-то исчезли, а конный разъезд с красными повязками на рукаве на осторожный вопрос «кто такие?» коротко ответил: «советские». И, стало быть, положение стало ясным. Надо надеяться на собственные силы. Поэтому домовый комитет большого жилого дома, где жил Иван Константинович, постановил ввести ночные дежурства. И вот по какой причине Иван Константинович оказался в четвертом часу ночи на парадной лестнице дома у Петровских ворот.
Домовладелец, караим, табачный фабрикант Майтоп, в шубе и ботиках, сидел в кабине лифта. Таз и медный пестик лежали у его ног. В тазу лежал тяжелый морской кольт. Эвакуированный с фронта поручик Черкасов объяснил Ивану Константиновичу и Майтопу, что надо следить за ходами сообщения между парадным и черным двором, каждые четверть часа выходить за ворота, проверять запоры и присматривать за дворником.
Домовладелец Майтоп был шестидесятилетний крепкий старик. Он жил в особняке, во дворе собственного шестиэтажного жилого дома. С библейским величием он сидел в кабинке лифта. Раскрытая записная книжка лежала у него на коленях, подагрические пальцы играли тяжелым золотым карандашом. Иван Константинович не решился потревожить величавого старца и вышел через швейцарскую на черный двор.
Изредка на совершенно черном небе обозначалась длинная желтая дуга, — световой пунктир, точно кто-то проводил фосфорной спичкой по шероховатой стене. В самом конце дуги вдруг зажигалась яркая световая точка, она вспыхивала и тотчас погасала, и тогда слышался тяжелый, оглушительный вздох разрыва. Эхо ружейной перестрелки перекатывалось по окружности, и невозможно было точно определить, где именно стреляют.
— Откройте-ка ворота, Анисим, — сказал дворнику Иван Константинович. Дворник открыл. Иван Константинович пролез под цепь и остановился в нише ворот. Промежутки между орудийными выстрелами, мгновения внезапной мертвой тишины оглушали Ивана Константиновича более, чем грохот самой перестрелки. С печальным посвистыванием, как бы обгоняя друг друга, что-то пролетело вдоль переулка.
— Пуляют, — вздыхая, сказал Анисим.
Ивану Константиновичу показался странным этот жалостный посвист, он представлял себе звук, который производит пролетающая пуля, чем-то вроде мощного жужжания шмеля. Фонарное стекло зазвенело и с каким-то струистым, протяжным звоном разбилось о мостовую.
