Сергей Невраев согласен: урок преподать необходимо, только не теперь — боком может выйти теперь любая учеба. Время, время сейчас дорого. Время и все-таки — солидарность. Сергей шикал на Павла Ревмировича, а тот кипел, пускался в резкости: нагнав первую двойку, принуждены ждать, покуда они там выяснят, кто прав, кто виноват. А время летело.
Когда же наконец открывалась возможность двигаться второй двойке, застоявшийся Павел Ревмирович — скорее, скорее! — мчал, перестегиваясь с крюка на крюк, скрывался за каким-нибудь углом или выступом, и тут что-то снова задерживало. Сергей никогда, кажется, столь не нуждался не в общении даже — в молчаливом присутствии рядом другого человека, как в эти минуты. Только бы выйти из-под атак колючих своих вопросов, терзающих догадок. Жгли и делали все вокруг безразличным, необязательным, лишенным смысла и значения. Нельзя позволить себе подобное состояние. Но одно дело понимать и знать, и совсем иное — следовать своему знанию.
…И опять Пашу не видно, обходит скалу. Подрагивает веревка, понемногу вытягивается слабина. Но ты один. С особой очевидностью сознаешь, что здесь, в поднебесье, ты лишь гость, вторгшийся незваным. Веревка просится из рук. Выдаешь ее. Это вдруг явившееся занятие бодрит. Веревка замирает. Она неподвижна. Смотришь по сторонам. Неестественно ярким румянцем рдеют знакомые вершины. Темнота, хоронившаяся в глубоких теснинах, в нагромождениях скал, выползает, щупальцами протягивается по кулуарам, с каждой минутой решительнее заволакивает долины, поднимается к вершинам. Ночь близится. Тревожный, грустный, озаренный зловещим багрянцем одинокий час.
«Быть вместе, — нечаянно дает себе волю Сергей. — Дома, и чтобы мама смотрела передачу «Здоровье», а мы пусть молчали бы по разным углам, пусть что угодно…» И переводил на то, что сейчас. Всматривался. Вслушивался. Приглушенный, откуда-то из пространства вокруг возник голос Воронова, но сам он не виден. Паша тоже. Впереди скалы и скалы без конца. Колючим силуэтом взрезают они красное небо.
«Зря не остановились на ночлег за вторым «жандармом», — возвращается Сергей к общим заботам. — Язык не повернулся предложить, да и Жора: Жора рвал и метал. Оставшаяся позади площадка казалась не просто хорошей — превосходной. — Вот так, — с невеселой иронией констатировал Сергей, — отказываешься от того, что само идет в руки, а после жалеешь. — И перескакивая на свое: — Хотела же Регина, чтобы я ехал с нею, звала, настаивала…»
