И снова смотрел вокруг, стремясь вернуть состояние успокоенности и мира. Но то ли вид Жоры, подстегнувшего карабин к крюку и лихо, с показным озорством перемахивающего с одного еле понятного уступчика на другой, тому причиной, то ли еще почему, а только вместо освобождающего сердце согласия нахлынули тревога и озабоченность.
До стены еще порядочно, хоть и придвинулась, полнеба загородила мрачная ее громада, и все же нынче дойти вряд ли удастся. Пора разбивать лагерь, но не видно места даже присесть. Скальный гребень круто идет вверх, круто обрывается в обе стороны. Справа еще куда ни шло; слева же, на север, ледяные стены переходят одна в другую. Плотные небольшие облачка плывут. Они — холодный пар, но мнится, то сугробы снега, пушистого, мягкого… Нелепое чувство подкрадывается… Гонишь и не можешь полностью освободиться. Оно преследует, навязчивое, как ночной кошмар: «Спрыгнуть туда и потонуть в снежной мягкости, ничего не видеть, ни о чем не думать, не помнить, не жалеть…» И вот ведь приходится повторять себе, что абсурдно, дико это непонятно откуда взявшееся желание…
Ушла связка Воронова. Двинулись Сергей с Пашей. Перестегиваясь с крюка на крюк (где там выбивать, ломом не вытащишь), одолели крутизну. Дальше не лучше. Каменные зубцы в рост человека насекли гребень, расщелины раскололи его. А светлого времени осталось всего ничего. Оказаться застигнутым темнотой на маршруте? Вынужденная ночевка в нерасставленной палатке, притулившись на какой-нибудь полке?..
Воронов понимал: маху дали с гребнем. Ситуация диктовала. Так он себе объяснил и не желал более к этому возвращаться. Сердило другое. Существующее описание сделано группой, шедшей в обратном направлении, минуя стену. Бодро-весело, надо полагать, у них получалось; где круто, дюльферяли — то-то и в отчете понаписано что бог на душу положит. Это распространившееся как болезнь очковтирательство, стремление выхвалиться за счет других раздражало. Но еще более Бардошин. Страховку не соблюдает, приходится следить и заставлять, идет абы как, сплошное легкомыслие и зазнайство. Уши прожужжали: талант! Второй Хергиани! Гордиться будем, что вместе хаживали. Двойки перекрутил, рассчитывая, пойдут с Жорой в высоком темпе, наладят, где необходимо, основательную страховку, чтобы Сергею (рюкзачище у него!) с Павлом Ревмировичем было проще; засветло выйдут под стену, разобьют лагерь.
Воронов ничего не собирается захватить, покорить в суровой борьбе, не принимает всерьез никаких озарений, сверхчеловеческих усилий и подвигов. Он тщательно все рассчитывает, старается максимально исключить риск. Романтический хаос не его стихия. Но талант есть талант, и, хочет он того или не хочет, временами, помимо воли, восхищается Жорой Бардошиным. И тем настойчивее его намерение ввести этот талант в определенные рамки, оградить себя и других от опасных случайностей.
