«В описании гребня, — вспоминал Сергей, понемногу выдавая связывающую его с Пашей веревку и поглядывая на Воронова — показался наконец-то порядочно впереди, — в описании гребня определенно говорилось, что места для ночевок имеются. Значит, не одно, не только площадка, которая осталась внизу». И легче вроде бы даже не столько от успокоительных этих соображений, сколько еще потому, что товарищи здесь, с ним, на виду, можно перекинуться словом, другим, пробрать Пашу: то скорей, скорей, едва веревку успевал выдавать, то мешкает.
— Как там, в порядке?
— Иди, Сереж, полный ажур.
Подтянулся к Павлу Ревмировичу, еще целую веревку с ходу прошел.
Паша явно в ударе, пять минут, и уже тут как тут, еще и крюк на пути вытащил (неужели забит на авось?). Опер рюкзак о скалу, поглядел на Сергея, на стоявшего неподалеку Воронова, на веревку, уходившую вверх к Жоре Бардошину, который опять открывал шествие, и:
— Что, как дальше?
Жора, появившийся высоко над ними, вместо того чтобы наладить охранение и дать возможность идти Воронову, привалился к скале, словно отдыхать надумал.
— Здрасте пожалуйста! — не утерпел Паша. — Чем залюбовался?
— Как с ночлегом? — спрашивает Жора, ни к кому определенно не обращаясь. — Не видно подходящего ничего.
— Вопрос по существу, — неожиданно поддержал его Сергей. — Каково будет высочайшее мнение?
Но Воронов — не в его правилах заниматься разговорами, пока не налажена страховка, — Воронов ни звука.
Так они стояли некоторое время: Бардошин наверху, на неширокой, но достаточно удобной полочке, соображая, как ловчее себя вести, чтобы в любом случае не оказаться в проигрыше; Воронов требовательно ждал, когда Бардошин забьет крюк, Сергей и Паша почти рядом друг с другом, раздумывая, что теперь.
Сергей еще метнул взгляд на Жору, всмотрелся. Показалось, будто Бардошин каким-то тайным знанием, неведомым наитием проник в сумбурные его переживания, а не то — нечто схожее творится и с ним… Встретить маету, хотя бы отдаленно напоминающую ту, что несешь в себе, даже если причины ее тобой не разгаданы, увидеть в другом пусть лишь призрак своего неблагополучия — мало того, что унизительно объединяет, еще и рождает брезгливое возмущение.
— Что, может, спустимся в лагерь, поспим на мягких кроватках? — круто меняясь, разразился Сергей. (Страшная, лютая неприязнь сторожила рядом. Не поддаться, не дать ей овладеть собою полностью, иначе — лавина. Лавиной сорвется, что долгое время копилось в нем, и пойдет, круша и сметая все на своем пути. Так, по крайней мере, со смутным опасением он ощущал и ломал себя, сдерживал, старался вовсе наоборот — приветливостью и вниманием глушить близко подкатывавшую к горлу ненависть и презрение, и вот едва не дал им волю.)
