— Довольно, кажись… Теперь можно и в катер…
— Эх, батя… Ты, как дите милое… И выдумает же… — ласково пожурил Котька…
Рыбаки перенесли Панфила в теплый кубрик катера, уложили на сухую постель… Возбуждение не покидало старика. Он говорил, не переставая, шутил, смешил рыбаков прибаутками. Глаза его при свете тусклой электролампочки лихорадочно блестели.
— Ну и богова битва, братцы… Аж уши позакладало… Я так, братцы, думаю… Сам господин бог захотел проверить, не испужаемся ли мы… Нет, не испужались… Не на таковских напал.
До самого утра гремела над морем гроза, а Панфил, охваченный жаром, беспокойно метался на койке. На рассвете тяжелый бред спутал его мысли…
* * *
На утро небо вновь было чистое и голубое, как самый чистый бирюзовый камень. И море покоилось под ним, выглаженное штилем, светлое и гладкое, точно вымытое прозрачное стекло… Солнце заливало его ликующим сиянием, и такая тишина царила в свежем воздухе, что слышен был шелест крыльев далеко летящей птицы…
Из хутора на быстроходном катере приехал врач. Панфил лежал в кубрике… Потухшие глаза его скользили по досчатым стенам, на которых были развешаны портреты Сталина, Ворошилова, Буденного…
Панфил дышал все тяжелее. Липкая испарина покрывала серый лоб. Врач держал длинную костлявую руку Панфила, проверял пульс… Тут же в строгой задумчивости сидели рыбаки, старые друзья Панфила, и среди них Котька, как всегда невозмутимо спокойный и молчаливый…
Было воскресенье, и бригады ловцов отдыхали после грозной ночи. В раскрытий иллюминатор вместе с теплыми запахами моря врывались мирный говор и смех… Где-то, очень далеко, женские голоса согласно тянули песню; приглушенные расстоянием звуки казались печальными и нежными, как неясное воспоминание…
Панфил вдруг беспокойно задвигался, делая попытку привстать, ловил рукой костыль.
— Покличьте мне Анисима Егорыча, — попросил он.
Котька склонился над отцом.
— Он еще не приехал, батя… Обещался скоро быть…
— Мне надо ему кое-что сказать…
Панфил упал на подушку.
— Не надо было везти старика сюда. Больному всегда нужен покой, — раздраженно проговорил врач. Рыбаки смущенно молчали.
Седой остроскулый старик Павел Чекусов с задубелым и коричневым от солнца и ветров лицом, сражавшийся с Панфилом в 1918 году в одном партизанском отряде, сказал:
— Держись, Степаныч. Еще не подоспел тот час, чтоб нам помирать.
Панфил пристально всмотрелся в него, прохрипел:
— Егорыча позови… — Но в ту же минуту сознание его вновь помутилось, и он озабоченно спросил: — Паша, пулеметы готовы?
