«Нет, не захватит гроза врасплох… Смотаются рыбаки… Главное, до шторма сняться с якорей…»
И ему страстно захотелось самому участвовать в дружной работе по охране сетей и баркасов, встать рядом с Котькой, Настей, со всеми, кто был так близок ему и дорог.
Налетевший шквал надул тент, сорванный полотняный край его захлопал над головой Панфила. Море запенилось, заволновалось, резко подбрасывая баркас. Ливень обрушился сплошным водяным валом, шум его слился с глухим рокотом волн. Молнии беспрерывно зажигали небо, удары грома следовали один за другим… Потоки воды полились на Панфила, но он лежал в каком-то оцепенении, подняв голову, радуясь, что о нем на какое-то время забыли, и Котька вместе с товарищами не торопились переносить его в катер… Они были заняты перегрузкой рыбы…
«Ничего — управятся. Теперь не страшно», — думал Панфил…
Когда разражался новый удар, и мир, об’ятый пламенем, казалось, рушился до самых недр своих, Панфил покрикивал:
— Греми, греми… Не возьмешь, брат!.. Нет, не возьмешь!
Все, о чем передумал он, что перечувствовал, вся неясная тревога последних дней как бы слились в нем воедино с ощущением грозы, с последней вспышкой угасающих сил…
Котька, наконец, вспомнил об отце, поднялся на захлестываемую ливнем корму.
— Батя, где ты тут?.. Живой, чи не? — весело закричал он…
— Живой, живой… Ничего… Вы-то как? Управились со снастями?
— Все собрали… А женская бригада поплыла к берегу на отдых. Пускай обсушится…
— Доберутся ли?
— Доберутся — ветер небольшой… А гроза — прям, страхота. Давай-ка, батя, живо в катер — в сухое… Ну-ка…
— Ни-ни, сынок, — воспротивился Панфил. — Я, брат, с кормы не сойду… Ты, сынок, сыми-ка с меня рубаху. В море я не купаюсь, так пусть теплый дождик пополоскает старые кости…
— А то пошел бы в катер. Вишь, как заливает…
— Никуда я не пойду… Мне тут легче, сынок. А солнышко на утро глянет — враз обсушусь…
Голос Панфила звучал молодо среди шума ливня.
— Ну, как знаешь… Чудной ты, батя… Ты, видать, и помереть хочешь не так, как все люди…
— Вот и умру… По-своему… А чего мне, — пошутил Панфил. — Сыми рубаху, тебе приказываю…
Котька стянул с отца мокрую рубаху. Вспышка молнии осветила на секунду голое костлявое туловище старика… Панфил, горбясь, неуклюже поворачивался, подставляя то грудь, то спину под теплые струи дождя, кряхтел:
— Ах, хорошо… Эх, и добре… Как в святой купели заново окрестился, ей богу… Ну, теперь я в один момент выздоровею…
Но не прошло и пяти минут, как Панфил начал дрожать, постукивая зубами…
